Владимир Бурцев - В погоне за провокаторами

…В своем письме в газеты и на суде Стародворский упрекал меня еще и в том, что я опубликовал его прошения, не предупредив его и до третейского суда. На это я ему ответил следующее:

«О документах, касающихся г. Стародворского, я лично ему говорил более 1½ года тому назад, — тогда же ему о том же говорили некоторые из его бывших товарищей шлиссельбуржцев. Я слышал стороной о решении Стародворского вызвать меня на третейский суд еще в Финляндии летом 1907 г., слышал в Париже о том же в апреле этого года, — но никакого вызова от г. Стародворского не получил».

Весной 1908 г. Стародворский был в Париже, и мне Фигнер в частной беседе передала, что Стародворский решил вызвать меня на третейский суд. Я, конечно, тогда же заявил, что вызов приму. Но со времени этого случайного моего разговора с Фигнер прошло много времени и никакого вызова от Стародворского я не получил.

Тогда я решил его прошения напечатать. Формального обвинения в сношениях с охранниками я не предъявлял Стародворскому и поэтому только и мог состояться наш третейский суд. Иначе я ему предложил бы разбирать дело в какой-нибудь специальной комиссии или обратиться в обыкновенный французский суд.

После опубликования его прошений о помиловании Стародворский поторопился с вызовом меня на третейский суд и своим представителем прислал ко мне Носаря. Я сейчас же принял вызов и через несколько дней сообщил Носарю имена своих представителей.

Третейский суд состоялся под председательством эсдека Л. Мартова (Цедербаума), при участии Г. С. Носаря (Хрусталева) [143]и француза, адвоката, хорошо знакомого с русскими делами, Эжена Пти [144], со стороны Стародворского, а с моей стороны — А. Гнатовского и Мазуренко [145].

Вызвав за границей меня на третейский суд, Стародворский одновременно в Петербурге напал на своих бывших товарищей по Шлиссельбургской крепости Морозова и Новорусского. Он знал, что они одинаково со мной смотрели на него и что с ними я делился всеми своими сведениями о нем с тех пор, как у меня зародились сомнения на его счет.

Стародворский обоих их обвинял в том, что они дали мне разрешение напечатать документы о нем и с моих слов распространяли в Петербурге обвинения против него. Специально Морозова Стародворский обвинял еще и в том, что про него он говорил, что он «путается с Герасимовым».

Шлиссельбуржцы Лукашевич [146], Шебалин [147]и С. Иванов, как об этом мне писал Морозов в письме от 24 ноября, пригласили его и Новорусского к Якубовичу и в присутствии Стародворского требовали назвать лицо, от которого он слышал о сношениях Стародворского с Герасимовым.

«Стародворский, — сообщал мне в том же письме Морозов, — уже и ранее грозил привлечь Новорусского к мировому и советовался уже «с юристом», который ему сказал, что за распространение в публике печатно или устно или за содействие в печатании слухов, позорящих репутацию человека, независимо от того, справедливы они или нет, виновный подвергается заключению на несколько недель за диффамацию, если слухи верны, и за клевету, если они ложны».

В своих письмах ко мне из России Морозов и Новорусский поддерживали меня в моих обвинениях Стародворского.

«Вы, — писал мне Морозов (9.II.1908 г.), — действовали во всем, как повелел Вам долг, а следовательно, и тревожиться душевно вам нет никакой причины. Поверьте, что нет ничего тайного, что рано или поздно не сделалось бы явным».

«В решении суда для меня нет сомнения, а все, что Вы сообщаете о Вашей постановке дела, убеждает, что Вы стали на совершенно твердую почву и совершенно правы, не идя навстречу усиленным попыткам Стародворского запутать дело, отвлекая внимание суда на посторонние для дела мелочи. Если что-нибудь ужасно (для меня) в этом деле, так это то обстоятельство, что отвергать, при современной огласке, существование напечатанных вами документов, это — отдавать себя в полную власть тех, в чьих руках они находятся, и которые при первой попытке уклониться всегда могут поставить альтернативу опубликовать их в подлинниках или действовать совместно, да и как можно бы было сделать подобный шаг, не обеспечив заранее у себя тыла? Меня охватывает ужас при мысли, что с такими документами департамент, в сущности, держит несчастного в руках и может требовать от него многого под угрозой их опубликовать».

Тогда же Морозов прислал мне записку «Для заявления в суде между Бурцевым и Стародворским». В этом заявлении он говорил, что никакого разрешения опубликовать документы я от него и от Новорусского не требовал, а если бы потребовал, то, конечно, ему дали бы.

В Петербурге после объяснений, бывших между шлиссельбуржцами по делу Стародворского, в газетах за подписью Лукашевича, С. Иванова, Шебалина, Ашенбреннера [148]и Попова [149]появилось их коллективное письмо.

В нем они заявляли, что обвинение Стародворского в сношениях с охранным отделением лишено всякого основания. Нападали они, собственно, на Новорусского и Морозова, но, конечно, они имели в виду главным образом меня, потому что все обвинения против Стародворского исходили от меня и я выступил открытым его обвинителем. Так это понимала тогда и публика.

…Суд по делу Стародворского тянулся пять-шесть месяцев. Он занял бесконечное количество заседаний.

Судьи допрашивали меня, допрашивали Стародворского, допрашивали свидетелей, разбирали документы.

Стародворский обвинял меня в клевете, легкомысленном отношении к его доброму имени, клялся и божился, что никогда не писал приписываемых мной прошений и, конечно, возмущался самым намеком на возможность обвинения его в сношениях с департаментом полиции.

Он много говорил о своих заслугах в революционном движении и о своем свыше двадцатилетием заключении в тюрьме. Решительно отрицал возможность существования двух документов, копии которых я опубликовал. Он напирал на то, что я не только не представил подлинников, но даже судьям не могу рассказать, при каких обстоятельствах и от кого я их получил.

Эти клеветнические, сфабрикованные документы, по его словам, я мог получить только из мутного полицейского источника.

На суде свидетелями были: Фигнер, Натансон, Лопатин, а в России по этому делу допрашивали: Анненского [150], Якубовича, Морозова, Новорусского, Венгерова [151], Бохучарского, супругов К. и др. В числе свидетелей в Париже, по моему указанию, допрашивался бывший посредник между мной и чиновником департамента полиции, доставлявший документы, живший в то время уже за границей, как эмигрант. Но, конечно, от этого свидетеля я потребовал, чтобы он не раскрыл личности того лица, кто нам доставлял документы. На некоторых заседаниях, на которых не мог присутствовать Стародворский, в качестве его додоверенного лица присутствовал его родственник Е. П. Семенов.