Валерий Золотухин - Болезнь… (Дневники)

Но это так замечательно, что они квартиру получили. Теперь вся трехкомнатная – Денисова. Ему об этом хоть думать в жизни не надо. Может быть, и плохо. Но пусть живут, как хотят… чего я ворчу с утра.

Анат. Иванович Иванов- полковник. Что он сделал и сделал ли на даче?

Что так тревожно на сердце?! Заработать, заработать… а сажусь и ничего не могу. Нет, могу. Надо только действительно захотеть и понять, что выхода впереди тоже нет. И передо мной – глава под общим названием «Алексухин», куда должна войти вся театральная бодяга, начиная с Рязанова и кончая перепиской с Филатовым. А куда девать «Таньку Шведову»?

Ее нет, и ее уже не хватает. Пусто в доме… и «плачет втихомолку»… это про меня. «Я тоже норный», – как говорил Эфрос.

965-98-23 Ольга Анат. Позвонить завтра, во второй половине дня, сейчас приедут гости – на четыре дня. А куда мне себя подевать на этот вечер. И на завтрашний тоже.

Полковник сделал подоконники и обналичил, грубо, но пойдет, хоть так. Наверху снята эта пенопластовая херня, они – солдатики – хотят ее забрать с собой, и очень хорошо. Завезли оргалит, нашли в крыше течь. В общем, какая-то работа, однодневная, произведена. Продолжение последует через неделю, когда вернутся наши бобыли из Новомосковска. Сейчас они, насытясь салообрезками «от Тамары», смотрят «Шарман-шоу». А страдаю отсутствием голоса. Был бы у меня голос, я бы сейчас что-нибудь придумал. И не сидел бы бобылем. Я бы куда-нибудь закатился, я бы кому-нибудь позвонил, я бы кому-нибудь чего-нибудь спел, рассказал. Я бы от кого-нибудь услышал про себя хорошие слова – какой я талантливый, добрый и честный, хотел написать чистый… но какой я чистый, когда я воюю, хочу того или нет, с Губенко – Филатовым. Почему? Как это случилось? Зачем?!

3 апреля 1994[ошибочно, надо: июля – прим ред.]

Воскресенье. Без зарядки, но с молитвой.

Всё перемелется, родная, всё перемелется, пойми! А жизнь хорошая такая, ты улыбнись и обними.

8 часов утра, бобыли завтракают. Почему я их стал называть бобылями?! Так, слово хорошее вспомнилось.

И что мне делать целый день? Какой-нибудь фильм взять и посмотреть, попросить у соседки Марины Кузьминичны.

Бобыли уехали и просили не тратить на них бензин и здоровье. Еще немножко, и я заплачу от одиночества и безделья. Может быть, а может и не быть. Я привык [несколько строк зачеркнуто – прим. ред.]… у меня появилось занятие на полторы-две минуты – пойти посмотреть, поискать… картинки. Сейчас… карты, а Сережа барабанную всю установку. А что… через два часа я буду там. Только мама не будет рада установке, а Сережа картам. И меня у ворот будет поджидать разочарование.

Теперь подумаем вот о чем. Мы ждем звонка соседнего государства. А я смотрю на фотографию, где одиннадцатилетний мальчик отдаленно похож на меня, да это я и есть – июль 52 года. Вот отрок Варфоломей, вот таким, чуть с усталинкой, но еще не с «испорчинкой» на портрете Романовой. Настроение мне сегодняшнее нравится, и очень может быть, что философскую главу о значении Высоцкого в моей личной жизни и в жизни общества того и нынешнего времени я зачну. Зачни, зачни, зачни – «это звучало, как перед Пасхой! Душе моя! Душе моя! Возстани, что спиши!»

И с другой стороны – у меня может образоваться день молчания и голодания. Голодания уже не получится – кофе с грецкими орехами и медом. А молчать… через час затарахтит телефон. И я буду всем объяснять, что у меня сорван голос. Ночью я думал, что надо позвонить Шаховой Джульетте Артуровне и как следует проверить, что на самом деле у меня со связками. Всё остальное – на хрен. Иначе и философская глава о значении творчества Высоцкого в моей половой распущенности не начнет записываться. Но все звонки надо сделать после 10 утра. Раньше звонить неприлично. Воскресенье, все добрые люди в церкви, а все остальные по койкам еще. Но вот и соседнее государство отзвякало. «УВЧ на гортань!! Он что - преступник?.» Вот что первое сказала Джульетта Ар.

– Кода нет, дверь сломалась, - типичный, частый ответ.

Теперь я буду ждать приговора Шаховой в 13.00. За всё надо платить, расплачиваться, и за оргалит тоже. За поездку в в/ч к полковнику Иванову.

«Иногда, записавшись, заработавшись, Юрий Андреевич вдруг вспоминал уехавшую женщину во всей явственности и терял голову от нежности и остроты лишения».

Я стал искать у Пастернака: Джульетта с одним или двумя «т» – и не мог оторваться от чтения знакомых, но совсем новых строк романа. И хочется закричать – Боже, до чего же про меня, а кричу – Боже, до чего же хорошо… и почему-то кричу я это Набокову. Почему я выспариваю Пастернака у Набокова или вдруг заплачу над Есениным, и оба они потускнеют и уйдут их рассуждения гениальные, когда вдруг зазвучат в голове строфы «Снегиной». А Джульетта-то с двумя «т» пишется. И это можно было не тратить времени, узнать по телефону у соседнего государства.

Наташа не звонит. И ладно. Ветер в Москве. Я хожу… Зачем я ей столько боли приношу, и как она, бедная, протрезвев, всё это переносит – вдруг заплачет: «Страшно, когда тебя так ненавидят». А мысль о поездке и барабанах надо оставить – завтра с утра поезд из соседнего государства, да с тормозами… что-то нелады. С третьего качка педаль не проваливается. Несколько вчера опасных, аварийных ситуаций было на дороге, жмешь на тормоз, а машина неумолимо приближается к впереди идущему заду.

– Ты сыграл своего Гамлета в «Живаго», – сказала мне Люся Высоцкая, Абрамова, а я написал Высоцкая. И не ошибся. Она самая Высоцкая из всех его женщин, любимых им. И я смотрю на нее беззубую, стесняющуюся своего рта и почему-то вижу Тамарку, поднявшуюся с ложа во время визита Людмилы. И жалко мне Тамарку до ужаса. В каком виде она предстала и по моей вине.

Ольга Ан.круто закручивает. – Ты пьешь кофе. Я – шампанское, и не забудь цветы.

Что это?! Продержать меня целый день у телефона. Зачем?! Какая цель, какая задача дана маклерше? Чтобы я не отлучался?! Но я ездил три часа к Джульетте (с двумя «т»), у меня кровоизлияние в край связки, «это хуже, лучше бы в середину». Она влила мне лекарства, она долго возилась со мной, познакомила меня со своим мужем… «Он танцевал в Большом все партии, таскал балерин и 50 кг, и 40 кг. Теперь отнимаются ноги… и всё выше колен, и ничего нельзя поделать, и непонятно, что это, какая причина… нет, артист – это всё время напряжение… звучит… не звучит… слушаются ли ноги-руки, повинуется ли тело, голос… это такое напряжение. Не нервничай. Вылечим. Вокалист, артист драматический всегда должен в своей аптечке иметь глюконат кальция. Кажется, у меня есть… от прошлой пациентки. В твоей больнице любая сестра…»

Я поехал в Соловьевку. Внутривенное. Французская мелодрама – он набросился на нее в машине – страсть – отослали шофёра под дождь – страсть – апатия (с двумя «п»?1.