Валерий Золотухин - Болезнь… (Дневники)

Огради меня, Господи, силою честного и животворящего Твоего креста и спаси меня от всякого зла.

Вечер. После сауны съел я свой силос. И поехал за Макаровым. Они уж часа полтора как ждут машину. Водку выпили, каркас поставили и накрыли рубероидом. Вот когда он пригодился. Съел на Академической очень вкусные щи, щавельные. Поторговал книжками, заехал к Денису – 40 тысяч ему оставил. В доме у Дениса уже вовсю не наши люди. Собственно, эти люди – брат Андрей и пр. – уже наши люди. А вот Филатовы, – те, конечно, уже не наши давно. Из дому прихватил я термосок с горячим молоком. Голос явно идет на поправку, какое-то смыкание уже намечается. Еще и еще хочется мне повторить – здесь мне хорошо. И что из того, что в «зеленую» не написал ни строчки, зато – думал. И может быть, Белокуриха, как с «Комдивом», поможет мне войти в режим писателя-чудотворца. Угостили меня маслом шиповника. Огурец свежий с горячим молоком уживутся ай нет?! Снова хочется пожевать. А ведь пост, и я сам себе положил положить конец обжорке, но еда, приготовление и процесс, коротают время. Вот и не даешь спокойно себе поголодать. Сейчас хочется молока с курагой. А в животе уже разговоры да разговоры. Огурец с молоком ссорятся.

Говорят, в «Известиях» интервью с Любимовым. Чегой-то там наш шеф новенького высказал?! Или опять бомбит Кремль. Ну да, адрес старый, кто бы там ни сидел, он всех доводит до белого каления.

29 июня 1994

Среда. Мой день. Молитва. Зарядка. Солнце светит. Держу во рту масло. Авось да и эта процедура не помешает. Стоял до 100 на голове, с молитвами. Больше не стал, хотя мог, но справился с психикой, и то дело.

Надо постепенно начать соображать, что делать на воле, когда выйду из заключения. Теперь я понимаю, почему отсидевшие срок стремятся вольно или невольно в тюрьму опять, под надзорность и навязанный распорядок дня и жизни. И человек привыкает, как я привык спать с лекарствами. И что я делать буду без них… ума не приложу.

Организм напичкан лекарствами. Надо выгребаться. Последние два дня. 1 -го айда на все четыре стороны. Может задержать Маргарита с «Ладом». В Б. Истоке найти людей, что Коковихиной про священников рассказывали… и найти то место, где нашли мужики тело его.

Выверяю перепечатанные Луневой первые дневники… неряшливые записи, писульки… жалобы, и вдруг – раз… и целые страницы прозы, почти целиком потом вошедшие в повести и рассказы.

Завтра на 15.00 назначена ревизия по парижскому количеству. Сколько приняла Танька и зачем она их принимала?! Да она и не знает и знать не может. Ни Молочков, ни Кизеев не ответственны за эти книжки. Взял я их на себя, значит, с меня и спрос. Разберемся. Как-нибудь. Часть верну из своей части, но не больше 250 книг.

Голос восстанавливается. Но медленно. Надо отсюда уходить, как бы здесь ни было хорошо. А то – залечат.

Прошу командировать меня в село Быстрый Исток Алтайского края по делам строительства храма Пресвятой Богородицы по маршруту: Москва – Новокузнецк – Быстрый Исток. Если Фонд сочтет возможным, могу представительствовать от «Благовеста» на чтениях в Сростках 24 июля в день шестидесятипятилетия Шукшина Василия Макаровича.

С уважением - член правления фонда «Благовест» В. Золотухин

Прополола Лунева картошку. Я сжал серпом траву за домиком, окосил забор со стороны дороги. И чуть было не стал жертвой своего сюжета. Чтобы секс был одухотворен (ничем не одухотворено), принес я Шнитке, ту симфонию, что слушали мои герои (он с бритвой, она в полузабытье и сладкой истоме)… и вдруг – резкие звонки-сигналы в дверь, похлеще диссонансов Альфреда. Меня запихнули в кладовую, бросили мне сумку и кеды – сиди тихо. Долгое, вечность тянущееся выяснение, разговоры на лестничной площадке… я сижу себе на мягком мешке в темноте, но дышу полной грудью. То был не сам, то был водитель и т. д. Говно дело. Даже на сюжет не похоже. Разве только Шнитке, хотелось одухотворить, не получилось.

У Тамары разболелись зубы. Звонили Амелькиной. Завтра Макаров собирается с утра заниматься продолжением строительства сортира и пр. Огород выглядит прилично. Скошенная травка, прополотая картошечка. Завтра соберу стол, винты сегодня, слава Богу, нашлись. Вставили с Макаровым стекло. Значит это всё, что никаких процедур я завтра не намечаю, ложусь спать и к восьми у машины. Мешок с продуктами с собой: печенье, йогурт и пр. Заварку. Может быть, собрать сейчас?

30 июня 1994

Р. Десна, поместье «Поляна».

Вот за этим столом, вот на этом месте я и продолжу и должен закончить «21 км, или Покаяние». Макаров стучит молотком, он делает нам сортир. Он вставил стекло. Я собрал этот стол, и времени 10 ч. 30 минут. Теперь я точно знаю, что напортило мне с голосом и как бы, не дай Бог, всерьез, – эта дурацкая процедура УВЧ. Это всё равно, что скальпелем счищать мокроту со связок. Такого я не помню бессилия связок. Они никак не могут справиться с недугом. Я уехал из Москвы, встал без 20 мин. 7. Без зарядки кинулся на Академическую, к машине и за Витькой. Иначе… это будет длиться такие же 14 лет, как с той дачей. Которую сегодня должен окультурить полковник Иванов Ан. Иван.

Уедем в 14.00. Нет, раньше, мне в 15.00 ревизию провести книгам из Парижа. Господи! Пронеси… а чего нести, там всё сходится.

1) Позвонить в Благовест.

2) Позвонить в СТД.

3) Позвонить Волиной.

4) Бурякову.

5) Маргарите.

6) Бутковскому.

А сейчас – помыть машину и перенести весь инвентарь в контейнер. Ни к чему разводить грязь и мух.

Разжигал печку, взялся голой ладошкой за жестяную трубу – теперь волдырь. На правой двери и дальше обнаружил вмятую борозду, под грязью не было видно, интересно, признается ли Панин в чем-то подобном. Здесь хорошо. Под задницу надо только что-то подложить повыше. Ничего, ничего… не всё потеряно. Не все дни галка склевала, отсюда пойдем в 14.00, позвоню в театр, чтоб подождали. И голос восстанавливается, без этих процедур и препаратов.

Ветвистый вчера прилетел… пока я отсиживался в кладовке, он садился в самолет. И звучал Шнитке. Надо писать и посвятить «21 км» Сереже Золотухину. Я почему расположен здесь работать – чем-то это мое место за столом перед окошком, справа койка, напоминает мне старую междуреченскую дачу… где писались «Дребезги», где мы ночевали с Денисом, вооружась пиловидным ножом и топором. Где он ходил к роднику за водой, и где я застал Матрену, читающей мою рукопись. «Ох да, сынок мой милостивый, зачем ты это пишешь. Отец узнает, убьет меня». И т. д. Так вот, это место напоминает мне дачу. Еще жив был отец, и я любил, трезвый и пьяный, почему-то Ивану чаще всего декламировать и напевать: «Коней моих обида не догонит, метель моих следов не заметет».