Абрам Мапу - Сионская любовь

Появился Иядидья. Он слышал слова Тамар. Причитания дочери огорчили и рассердили его.

— Принято у нас, что месяц скорбит девица по смерти нареченного. Ты же, дочь неразумная, никак не уймешь великий плач свой, сердца родительские жестоко терзая, — Сказал Иядидья.

— Отец, если б не скрыл ты от меня письмо Амнона, я б уж давно была в могиле и не мучила бы своим горем тебя с матерью, — смело возразила Тамар.

Видит Иядидья, что слишком тяжелы страдания дочери. Смягчился, пожалел.

— Праотец наш Яков почитал сына Иосифа среди мертвых, а тот жив был и великие дела вершил. Не отчаивайся, надейся на Господа, дочь.

— Не жалей и не утешай. Слова бессильны, слезами утешусь, коли смогу. Бывает так, отец, что лекарство хуже болезни, а если и лучше, то тем лишь, что действует медленнее.

Было у Иядидьи обыкновение, которому он следовал из года в год. В середине осеннего месяца Тишрей, за день до кануна праздника Суккот, когда, с Божьей помощью, закончены работы на токах, в амбарах и винодельнях, вельможа созывал в свой летний дом друзей и доброжелателей и устраивал пир. На утро перебирался в сукку и праздновал, отдавая, как и положено, семь дней Богу. Потом запирал летний дом и до весны жил в зимних покоях.

По установлению Господа каждый седьмой год в Иудее землю не возделывали и урожай не собирали, а брали то, что само вырастало. Нынешний год был седьмым и посему скудным, но Иядидья не отступился от обычая, и пир задал щедрый, как всегда.

— Со всех концов Иудеи люди стеклись в Иерусалим, — обратился Иядидья к Тирце, — и необычайно велико ликование в столице, только в нашем доме радость с печалью пополам. Вот, я пригласил на пир цвет молодежи и музыкантов самых лучших позвал. А, главное, уповаю на благое разумение Тамар: надеюсь, девица отрешится от тоски, забудет Амнона и найдет себе пару по сердцу.

— О, это говорят мужские уста! — улыбаясь ответила Тирца, — сызвеку известно, что душа мужчины желает многих, а женское сердце верно одному. Коли женщина потеряет возлюбленного — не в силах забыть его, единственного! А впрочем, милый, хороша твоя задумка. Дай Бог тебе правоты! Если веселье в душу не протиснется, то хоть морщины разгладит.

Собрались званые гости. Ситри и Тейман спустились с горы Кармель. Авишай явился из Бейт Лехема. Наама и Пнина тут. И много прекрасных юных лиц украшают торжество.

Шофары и флейты, арфы и киноры, хоровод и пляски, песни и вино. Кто не печалится, тот весел, а кому не радостно, тот печален. Переглянулись Пнина и Тейман и тяжко вздохнули. Тамар, чтобы весельем душу не томить, ушла к себе и сладко плачет. Девушки тщатся разговорить бедняжку ей в утешение, но попусту, та лишь всхлипывает в ответ. Тирца и Наама тоже грустны.

Наплясавшись, гости расселись кружком и стали вспоминать тяжелые времена и муки, что приняли от Ашура. А потом благодарили Бога за милость и за спасительное чудо. Стемнело, и гости разошлись по домам.

Наама и Пнина остались ночевать в летнем доме. Мужчины — Ситри, Авишай, Иядидья, Хананель и Тейман — спать не улеглись и стали дожидаться рассвета, чтобы отправиться в лес и в поле и наломать миртовых и ивовых ветвей, без которых не отпраздновать Суккот.

Поа, новая служанка Тамар, как нельзя лучше оценила щедрость хозяев, отдав должное вину и яствам, и благодушие овладело ею вполне.

— Отчего, голубушка, ты убиваешься больше всех? Разве Пнине и Тейману легче, чем тебе? Что сказать о Нааме? Ведь она мать! — обратилась Поа к Тамар.

— Наама от двоих могла видеть счастье. И если один погиб, а другой цел, то горю не заполнить сердце до краев — останется местечко для радости. А у меня был один, и не стало его. Пнина вновь видит Теймана, а ко мне любимый не вернулся. Широко открыты створы Сиона, и родина рада своим возвращенцам. Лишь моему Амнону заказан обратный путь, и тяжелые засовы запирают ворота перед лицом его. Кто больше, кто меньше — люди находят усладу, а моя душа больна неизлечимо, — ответила Тамар.

С восходом солнца высыпали из домов жители Иудеи, и, верные завету Господа, принялись собирать ветви мирта и речной ивы — знаки спасения и геройства — дабы встретить праздник урожая, праздник Суккот.

Погасли утренние звезды, небо порозовело на востоке. Первые лучи дневного светила брызнули невесомым золотом на серо-синюю воду и зеленую землю. Горы расправили плечи. Деревья, трава, цветы заблестели каплями росы.

Тамар, утомленная безрадостными думами, под утро забылась тревожной дремотой. Мешаются в больной голове ночные страхи с дневными, плетут цепкую паутину небылиц и видений. Некрепкий сон, чуткий. Глаза закрыты, а уши ловят шорохи. И чудится Тамар голос вдалеке:

«О, священная гора! Вновь вижу чертог Господа, что на вершине твоей! Отсюда молитвы Сиона устремляются к Небесам. Здесь пророк Исайя, сын Амоца, постигает учение Бога великой мудростью своей — щедрый дар Всевышнего. Воздух чист, и воды светлы, и деревья свежи, и цветы и травы тянутся к солнцу, и над чудом неописуемым этим звенят и ликуют голоса птиц. Я, кажется, слышу шофары левитов в Храме. Смолкните, пернатые! Вместе станем внимать звукам радости и славы!»

И полилась из Храма песня.

Тамар пробудилась.

— Эй, Поа, — шепчет Тамар, — я, кажется, слышала любимый голос, — но он пропал.

— Мерещется тебе, госпожа, — ответила служанка, с трудом восставая от тяжелого после пиршества сна.

— Может и так, — с готовностью и обреченно заметила Тамар.

Вновь доносится голос:

«Благолепие и мир воцарились в Сионе. Изгнанники вернулись к родным очагам, как голуби в свою голубятню. Женихи и невесты, сияя глазами, глядят друг на друга. А Тамар назначена другому, и душа моя вместила всю земную печаль. Я до дна испил чашу гнева, что поднесла мне возлюбленная, а чашу спасения кто протянет мне?

Горечь изгнания и отчаяние рабства. Жил на чужбине, а сердце рвалось назад к священным местам. Вижу дом, что выстроен для меня и Тамар. В доме этом любимая подарит ласки Азрикаму. Вот масличное дерево, и на стволе его вырезаны наши с Тамар имена. Ветер обрывает сухие осенние листья. Я — один из них. Неприкаянный, кружусь над землей. Чем жить отверженным, лучше умереть и быть схороненным под этим деревом, и пусть оно станет мне заместо могильного камня!»