Мег Уэйт Клейтон - Последний поезд на Лондон [litres]

Рахель легко погладила Германа по волосам, как до этого гладила Вальтера.

– Ничего, милый, – сказала она, – все будет хорошо, все как-нибудь устроится.

И тут Штефан, милый мальчик Штефан, взял кочергу, вставил ее короткий конец между стеной и измочаленным косяком и слегка нажал. Деревянная планка тут же отошла. Проделав то же самое со вторым косяком, Штефан снял их оба. Вошел в комнату и все повторил.

Лизль осторожно сняла с Рахели плед, подошла с ним к перилам и встряхнула его над проемом так, что сажа и мелкие древесные щепочки снежинками посыпались в холл, на возившихся там нацистов.

Штефан вернулся к матери, взялся за ручки ее кресла и провез его через расширенный проем в комнату.

– Вальт, сходи с Петером и принеси маме стакан воды, хорошо? – Когда брат ушел, Штефан повернулся к отцу. – Папа, давай принесем мамин шезлонг из библиотеки.

И когда Вальтер и его пушистый друг вернулись со стаканом воды, который оставлял на деревянном полу длинный след из капель, Рахель уже полулежала в шезлонге, а ее ноги покрывал кашемировый плед.

Штефан куда-то исчез, но через минуту появился, неся радиоприемник. Лизль только подивилась, как он осмелился: евреям ведь запретили иметь радио. Племянник закрыл дверь, подперев ее толстенной книгой из коллекции отца. Внизу возились нацисты, разнося по гроссбухам жизнь их семьи. Что-то они рассуют по музеям Рейха, что-то продадут, подпитав вырученными деньгами военное безумие Гитлера, а что-то отошлют в Германию в личное пользование вождя, ведь Нойманы никогда не жалели денег на обстановку для особняка, и вещи, которыми они владели, часто бывали превосходного качества.

– Ваша супруга нуждается в полноценном отдыхе, господин Висмюллер, – говорил доктор. – Никаких поездок. Никакого стресса. Полное выздоровление…

– Доктор, – перебила его Труус, – я здесь, в одной комнате с вами, и прекрасно слышу каждое ваше слово.

Ладонь Йоопа легла на ее руку – знак поддержки, но и призыв к молчанию, а это, как ни крути, раздражало.

– Дни в больнице тянутся так долго, доктор, – сказал ее муж. – Мы оба рады, что можно отправиться домой.

Когда доктор ушел, Йооп достал вещи, которые он принес Труус на выписку: свободное платье без пояса, ничего стягивающего или давящего, как и рекомендовал врач.

– Труус, – начал он мягко, – тебе нельзя…

– Йооп, я прекрасно поняла все, что сказал доктор.

– И ты последуешь его инструкциям?

Труус, делая вид, что стесняется, повернулась к мужу спиной и сняла больничный халат. Ощутила тепло, когда муж подошел к ней и нежно провел пальцами по волосам, заплетенным в косу. Поднял ее, завернул в узел у основания шеи, закрепил шпильками.

– Так ты будешь делать, что он сказал? – переспросил он.

Она нырнула в платье, мысленно радуясь его свободному крою, и повернулась к Йоопу лицом.

– Я прекрасно поняла все, что он говорил, – повторила она.

Он обхватил ее руками и поднял ей подбородок.

– Ты такая же никудышная лгунья, как я, – сказал он, – но ты умеешь избегать ответов на прямые вопросы и скрывать правду.

– Я ни за что не стану тебе лгать, Йооп. Вспомни, когда я…

– Реха уже оформляет визы?

– Нет, я этого не говорю, Йооп. Я хочу сказать…

– Когда я спрашивал тебя про визы на выезд, ты ответила, что ими занимается Реха. И ты мне не солгала. Скорее, заставила поверить в неправду. – С этими словами он нежно поцеловал жену в лоб, раз, потом еще раз. – Но дело не в этом, Труус. Ты ведь знаешь, дело совсем в другом.

Труус почувствовала, как, несмотря на все ее усилия, слезы навернулись ей на глаза.

– Сколько раз это уже случалось с нами, Йооп. Я просто не хотела давать тебе надежду, пока сама не буду знать наверняка.

Он вытер слезу, которая текла по ее щеке.

– Ты нужна мне, Труус. Ты, и никто другой.

– Я – женщина, неспособная родить, живущая в мире, который ценит женщин лишь по тому, скольких детей они произвели на свет!

Муж притянул ее к себе, и ее щека оказалась прижатой к его груди, как раз напротив его равномерно, неторопливо бьющегося сердца.

– Ты не права, – сказал он, гладя ее по голове так ласково, словно она и была тем ребенком, которого они потеряли. – Ты – женщина, делающая очень важное дело в мире, который отчаянно нуждается в тебе. Но чтобы продолжать, тебе надо научиться заботиться о себе самой. Ты не поможешь другим, если потеряешь здоровье.

Отто Пергер стоял у хлебной палатки на Нашмаркте, когда неподалеку раздался знакомый тихий голос. Он оглянулся. Через две палатки от него, у прилавка мясника, Штефан Нойман уговаривал младшего брата. Тот уткнулся носом в стеклянный бок соседнего прилавка, где Отто только что купил по плитке шоколада своим внучкам.

Наблюдая за старшим из братьев, Отто с удивлением понял, что, оказывается, скучал по нему. Сколько клиентов перебывало в его маленькой парикмахерской и сколько еще будет, но все они ему безразличны, чего не скажешь об этом парнишке: всякий раз, когда он возникал на пороге комнатки в театральном полуподвале, Отто начинал улыбаться, даже еще до знакомства его с внучкой. Теперь он, конечно, не приходит, да Отто и не смог бы обслужить его, если бы он пришел. И с Зофией Хеленой они тоже не видятся.

Отто наблюдал за тем, как мясник, не обращая на Штефана внимания, взвесил отличный кусок вырезки женщине, которая подошла после него. Ничего особенного, так было заведено у многих продавцов: обслуживали сначала взрослых, а дети ждали. Но когда наконец подошла очередь Штефана, мясник содрал с него двойную цену за завалящийся, заветренный кусок мяса.

Штефан попытался возразить:

– Но вы же только что…

– Ты за мясом пришел или зачем? – напустился на него хозяин прилавка. – Мне-то все равно.

Мальчик признал свое поражение. Так, по крайней мере, думал Отто, наблюдая за мясником, который поглядел на протянутые ему рейхсмарки так, словно впервые видел такие деньги. По выражению лица Штефана Отто понял, почему он раз за разом отказывался встречаться с Зофией Хеленой после истории в парке Пратер. Внучка пересказала ее матери, а та подробно описала все деду. Бедный юноша просто не находит в себе сил встретиться с Зофи, свидетельницей его унижения, а еще ему наверняка кажется, что причина случившегося – он сам.

– Почему нам нельзя шоколадку? – ныл тем временем младший брат. – Раньше они всегда у нас были! У папы на…

Взяв малыша за руку, Штефан что-то тихо шепнул ему на ухо и велел не отходить от него, пока продавец не завернет ему мясо.

– Вальт, шоколад купим в другой раз.

– Штефан! – воскликнул Отто, притворяясь, будто только что его заметил. – Давненько мы с тобой не встречались. Полагаю, тебе уже пора стричься. – Наклонившись к малышу, он протянул ему шоколадку. – Ты-то мне и нужен, Вальтер. Продавец шоколада только что продал мне две плитки по цене одной, а я уже слишком стар и толст, мне вредно есть столько шоколада.