Мег Уэйт Клейтон - Последний поезд на Лондон [litres]

Нацарапав на клочке бумаги лондонский адрес, он протянул записку ей.

Она начала было:

– Но вы же не можете…

– Прошу меня простить, – отрезал он, – но это не в нашей компетенции.

И он кивнул следующему в очереди, так что Рахель ничего не оставалось, как только развернуть свое кресло в сторону лестницы. Оставив ее на площадке, Вальтер спустился вниз и, подойдя к ближайшему мужчине в очереди, потянул его за рукав и вежливо сказал:

– Извините, герр. Моей маме нужна помощь, чтобы спуститься.

На улице Рахель поблагодарила мужчин, которые снесли ее вниз, и за ручки ее кресла снова взялся Вальтер. Высокая спинка полностью закрывала мальчику обзор, однако утром они уже добрались так до консульства от самого Леопольдштадта. Вот и теперь Рахель подсказывала сыну, что делать: где повернуть направо или налево, где замедлить шаг, а где и вовсе остановиться, чтобы пропустить отряд нацистов, которые маршировали по проезжей части. Только теперь им нужно было спешить, ведь постановление о Винтерхильфе вот-вот вступало в силу.

Вальтеру казалось, что он уже целую вечность толкает перед собой мамино кресло, таким оно стало тяжелым. И мама тоже молчала, хотя всю дорогу туда, где была длинная очередь, она говорила ему, что делать, и повторяла, какой он хороший мальчик. Вдруг его ладони соскользнули с рукояток, и кресло едва не опрокинулось, налетев на бордюр, о котором почему-то не предупредила его мама.

– Мама? – окликнул он, но, заглянув за спинку, увидел, что мама сидит, наклонившись вперед, и ее глаза закрыты. – Мама? Мамочка!

Мимо, вильнув, чтобы не задеть их, промчалась машина. Вторая возмущенно загудела. Пешеходы делали вид, будто ничего не замечают. А все потому, что он сейчас ужасно громко кричал, а теперь плачет, хотя хорошие мальчики так себя не ведут, не плачут на улице. Он не хотел плакать, но и остановиться тоже не мог. Вот если бы мама проснулась, он бы тут же перестал, но она не просыпается, и никто не хочет помочь ему разбудить ее, потому что он очень плохой мальчик.

Сняв мамины ноги с подножки кресла, он встал на нее сам и потянул маму за плечи. Ее голова так запрокинулась назад, что шея вытянулась, стала очень длинной и страшной.

– Мама, пожалуйста, проснись! – попросил он. – Мамочка, проснись, пожалуйста! Мамочка, прости, что я плакал. Мамочка, пожалуйста, проснись!

Взяв с маминых коленей кролика Петера, он прижал его мягкие кроличьи губы к ее щеке – ей нравилось, когда он так делал.

– Мамочка, – пропищал кролик Петер, – открой, пожалуйста, глазки. Вальтер будет слушаться. Я обещаю. Мама, ты ведь проснешься для меня? Я же послушный маленький кролик.

Вальтер вытер рукавом нос и тут же вспомнил, что так нельзя делать, нос надо вытирать платком, который специально для этого лежит у него в кармане.

– Прости меня, мама. Я забыл, – сказал он. – Забыл.

Он, как положено, вынул из кармана носовой платок, развернул его, как учил папа, высморкался, вытер глаза. Потом усадил кролика Петера маме на колени, аккуратно поднес к его усатой мордочке платок и только после этого свернул квадратный кусочек тонкого льна точно по складкам, оставленным утюгом, и положил в карман. Сойдя с подножки, он вернул на нее мамины ноги и посмотрел вперед, чтобы понять, где заканчивается проезжая часть и начинается новый тротуар.

Он стал толкать кресло к тротуару, стараясь не обращать внимания на возмущенно гудящие машины.

Наконец одна высокая женщина, суровая, как его бывшая учительница, но только не она, все же остановилась.

– Это твоя мама, сынок? – спросила она. – Похоже, нам лучше отвезти ее в больницу.

Вальтер взглянул в доброе лицо незнакомки.

– Ее не берут в больницу, – сказал он.

– А-а, понимаю. – Настороженно оглянувшись, она надвинула шляпу на самые глаза. – Пойдем скорее. Я помогу тебе довезти ее до дому, но потом тебе придется самому сбегать за помощью.

Женщина так быстро толкала коляску перед собой, что Вальтеру пришлось бежать за ней, то и дело извиняясь перед другими прохожими.

У моста через канал женщина замешкалась.

Тут их заметил человек из дома, где они теперь жили. Сосед подошел, взялся за ручки, скупо поблагодарил незнакомку. Когда он завез маму в комнату, пришла соседка по квартире, фрау Истерниц.

– Ты сможешь найти дядю, солнышко? – спросила она Вальтера. – Того, что оставляет твоей маме конверты под скамейкой на променаде?

– Петер не любит ходить в парк, – сказал мальчик.

– Дядя сейчас в конторе или у себя дома.

– Петеру нельзя видеть дядю Михаэля.

– Он… Понятно. Может, тогда найдешь брата? А я пошлю кого-нибудь за доктором Бергманом.

Вальтер сорвался с места и побежал. По мосту через канал, отделявший Леопольдштадт от города, он пронесся стремглав, даже не подумав о том, можно ему на ту сторону или нет.

Отто открыл дверь и увидел младшего брата Штефана. Мальчик – как же его зовут? – стоял на пороге в тоненьком пальто, с голой шеей и голыми руками.

– Моя мама, – произнес он.

Отто нагнулся, чтобы не возвышаться над малышом, как башня.

– Она…

– Она с фрау Истерниц, соседкой, – сказал мальчик. – Она не хочет просыпаться.

Вышла Зофи. Она обняла малыша, и тот заплакал.

– Ничего, Вальтер, – утешала она мальчика. – Мы все поправим. Ты пока беги к маме и будь с ней, держи ее за ручку. Ты будешь держать ее за ручку, а я разыщу Штефана…

Отто, бросив на лестницу опасливый взгляд – никто не видит? – втянул малыша в квартиру, где жил с внучками со дня ареста Кэте.

– Зофия Хелена, тебе нельзя…

– Дедушка Отто пойдет с тобой, – заявила Вальтеру внучка. – Только нальет твоей маме супу.

Она уже надевала пальто. Отто хотел удержать ее силой, но не смог – внучка вывернулась из его объятий и убежала.

За ней бросился Вальтер. Он догнал ее уже на середине лестницы.

– Зофия Хелена! – кричал им вслед Отто. – Нет! Я тебе запрещаю!

Подхватив Иоганну, он поспешил за ними – вниз по лестнице, за угол, где и наткнулся на Вальтера. Бедный малыш стоял один на пустой улице. Зофия Хелена убежала.

Мальчик обернулся и храбро посмотрел на него.

– Зофи найдет Штефана, – с надеждой сказал он.

– Зозо найдет Штефана, – подтвердила Иоганна.

Вальтер доверчиво вложил руку в ладонь пожилого человека.

Отто вдруг показалось, что все его внутренности превратились в комья грязи, такие же, как те, которые несколько лет назад он бросал на гроб сына. Половчее перехватив одной рукой внучку, другой он продолжал держать хрупкие пальчики малыша. Надо же, кажется, только вчера такие были у его сына. Пережить своего ребенка – что может быть страшнее для родителя?