Мег Уэйт Клейтон - Последний поезд на Лондон [litres]

Вдруг, почуяв в темноте какое-то движение, она застыла. «Ничего, подумаешь, крыса», – сказала она себе. И продолжала стоять, дожидаясь, когда глаза привыкнут окончательно. «В следующий раз надо зажигать в погребе фонарик, а не лампу», – подумала она. Так и безопаснее.

Что это, голоса? Она так испугалась, что снова застыла на месте. Откуда?

Чья-то ладонь накрыла ей рот. Зофи хотела закричать, но рука прижалась еще плотнее. Она почувствовала, что ее куда-то тащат, спиной вперед. Она вырывалась, пыталась крикнуть, но от чужой ладони во рту был вкус грязи и немытого тела.

– Ш-ш-ш-ш, – раздалось прямо ей в ухо, пока ее ноги проехали через кучу мусора.

Чужая ладонь все еще зажимала ей рот и ужас пульсировал в горле, когда голоса раздались снова, эхом отскакивая от стен подземелья откуда-то со стороны ее дома. Если она завизжит, услышат ли ее? Помогут ли?

Дыхание на ее шее отдавало нечищеными зубами и горечью какао. Руки держали ее так крепко, что не повернуться, не пошевелиться.

– Ш-ш-ш-ш…

Голоса приближались. Гавкнул пес. Лай был недобрый.

Руки, державшие ее, тянули Зофи назад и вверх по винтовой лестнице. Но она уже не сопротивлялась, ей самой хотелось уйти подальше от страшного лая – собак было несколько.

Голоса все ближе, все яснее, собачий лай все громче и резче.

Руки понуждали ее идти вверх, и она сама старалась ступать как можно тише. Те, кто приближался снизу, оказались страшнее.

Наверху что-то стукнуло о крышку люка, один треугольник просел с глухим «так», и Зофия Хелена испугалась. А что, если собаки хотя и лают, но все же слышат звуки снаружи?

Она подняла голову. Слава Богу, на улице никого, темно и тихо! Любой звук оттуда мог их сейчас выдать.

Затаившись на самом верху лестницы, они ждали, когда можно будет бежать, но пока не решались. Над ними прошли какие-то люди. Приглушенные голоса сначала приближались, потом стали удаляться, смолкли.

В тоннелях внизу все громче лаяли собаки. Раздались поспешные шаги – кто-то бежал. Крики.

Наверху тоже кто-то пробежал, один, быстро. Шаги прозвучали и стихли.

Подземелье гремело собачьим лаем так, словно псов было не меньше полусотни. За псами шли люди, их тоже была как будто целая армия, лучи фонарей шарили по стенам. Прямо под ними кто-то завопил:

– Эй, ты, жиденок!

– Мы знаем, что ты здесь!

Неужели они кричат прямо в лестничный колодец?

Но лай, голоса и шаги скоро затихли в отдалении.

– Штефан? – шепнула она.

И снова ладонь на ее губах – не угроза, предостережение. Зофи застыла и еще долго ждала, прислушиваясь.

Шаги, на этот раз неспешные, приближались со стороны ее дома, одинокий луч фонаря скользнул по полу, голос произнес:

– Пусть евреи живут в этой грязи.

Передай своей матери несколько слов от меня. Скажи ей, что герр Ротшильд был счастлив передать в наше пользование свой скромный дворец на Принц-Ойген-штрассе.

Она напряглась, готовясь услышать смех, царапающий гортань неправильными девятигранниками звуков, но услышала лишь шаги. Спутником, к которому обращался человек, был пес – тот самый, которого уже научилась бояться вся Вена.

Лишь когда стихли все звуки, Штефан, обсосав палец, чтобы очистить его от грязи, приложил его к губам Зофи, указывая ей на необходимость сохранять молчание и дальше, сохранять его всегда в этом подземном мире. Затем, приблизив губы к самому ее уху, он прошептал так, чтобы услышала только она одна:

– Тебе нельзя приходить сюда, Зофи.

– Я… я даже не представляла… – шепнула она, и ее голос показался ему таким нежным, ласковым.

Сколько же времени прошло с тех пор, как они вдвоем слушали «Аве Мария», или как он наблюдал за ней, пока она решала сложнейшие уравнения в присутствии двух профессоров, или угощал ее шоколадом, или вслушивался в слова, написанные им только для нее?

– Так ты поэтому не остаешься в пещере под погребом для какао? – еле слышно спросила она. – Потому что там нет выхода.

Ее пальцы скользнули по его щеке, но он увернулся от ласки и провел рукой по волосам. До чего же он грязный!

– Эти люди не беспризорники с Бейкер-стрит, – прошептал он, желая объяснить ей все так, чтобы она поняла, но не слишком испугалась. – Нельзя, чтобы они увидели, как ты мне помогаешь.

Далеко в тоннеле загремели выстрелы, страшные даже на большом расстоянии.

Не меньше напугало его ощущение пальцев Зофи, которые вдруг переплелись с его пальцами. Что это, она сама взяла его за руку или он нечаянно схватился за нее?

Еще один выстрел, последний, и снова тишина.

Дыхание Зофи возле уха.

– Твоя мама, Штефан, – тихо-тихо произнесла она.

Дунайский канал был сумрачен и тих, вход на мост открыт, но выход перегорожен. По этой стороне набережной пешеходы шли мимо Труус совершенно так же, как и в любой субботний вечер. Лишь иногда, если на набережную вдруг выезжала машина или редкий трамвай, люди начинали выкрикивать веселые приветствия – был канун Дня святого Николая. Но на другой стороне, за кордоном, мощеные улицы Леопольдштадта словно вымерли. Такой пустоты в родном Амстердаме она не видела ни в морозные вечера, когда каналы покрывал лед, ни в самую дождливую погоду.

Она прошлась вдоль канала сначала в одну сторону, потом в другую. За мостом по-прежнему было пусто. Зашло солнце, зажглись уличные фонари. Шаббат закончился, но на улицы никто так и не вышел.

Серое небо быстро чернело, приближался комендантский час, и обеспокоенная Труус обратилась к первой попавшейся женщине:

– Там что, никого нет из-за Шаббата?

Женщина, вздрогнув, бросила взгляд через канал:

– Нет, конечно, это из-за Винтерхильфе. Ах, вы же иностранка! Все понятно. Сегодня канун Дня святого Николая. Вышло постановление, которое запрещает евреям появляться на улицах, чтобы мы могли спокойно отпраздновать начало рождественской ярмарки.

Труус оглянулась через плечо так, словно ощутила на себе взгляд швейцара, который стоял у входа в отель в пятнадцати кварталах отсюда, отделенный от нее длинной дугой Рингштрасе. А может, это был взгляд оставшегося в Амстердаме Йоопа. То есть венских евреев заперли в четырех стенах, а их детям запретили играть на улице и радоваться снегопаду? Значит, ей некуда идти. Только назад. Впереди ее никто не ждет. А если и ждет, то где именно? Если она начнет стучать во все двери подряд, спрашивая, где тут живут главные евреи, то не добьется ничего, кроме паники среди тех, кому приехала помогать.

Да, вот уж воистину непредвиденная проблема…

И все же она рискнула – перешла на ту сторону через мост, небо над которым тем временем стало таким же черным, как вода под ним. Она проскользнула мимо кордона, чувствуя, как сильно колотится ее сердце, – так оно не колотилось даже у Йоопа, когда они любили друг друга в своей супружеской постели.