Мег Уэйт Клейтон - Последний поезд на Лондон [litres]

Появился Губер и его люди.

– Фрау Висмюллер, – начал он, – к сожалению, атташе герра Эйхмана утверждает, что информация о вашей встрече с оберштурмфюрером в его календаре отсутствует.

– Вот как? – ответила Труус. – И конечно, этот атташе совершенно уверен, что не совершил никакой ошибки. Насколько мне известно, герр Эйхман не из тех, кто склонен прощать людей, пошедших против его воли. К тому же есть еще проблема зарубежной прессы.

– Проблема зарубежной прессы?

– Будет очень неприятно, если в зарубежные газеты просочится история о том, как одна голландская дама привезла оберштурмфюреру Эйхману поздравления ко Дню святого Николая из Англии и Нидерландов и оказалась в ледяной тюремной камере, где провела всю ночь.

Да, действительно неприятно.

Дождавшись, когда Губер утвердится в мысли об ошибке, совершенной там, где ею и не пахло, и как следует испугается последствий дурных отзывов в прессе, Труус продолжила:

– Может быть, вы не откажетесь позвонить самому герру Эйхману? Или будет лучше, если его разбужу я?

Губер попросил у Труус извинения и вышел из комнаты в коридор, где стал шепотом совещаться со своими людьми. Когда они вернулись, арестовавшие ее офицеры поклонились ей – любезность, в которой до сих пор отказывали.

– Простите моим парням их оплошность, фрау Висмюллер, – сказал Губер. – Я лично прослежу, чтобы ошибка в расписании герра Эйхмана была исправлена немедленно. А пока мои люди доставят вас в отель.

Труус стояла и молча наблюдала за Эйхманом. Тот писал, сидя за столом в одной из комнат дворца Ротшильда. Судя по ее размерам, огромным окнам от пола до потолка, статуям и картинам, здесь когда-то принимали гостей. Ее присутствия он не замечал. Даже когда секретарь назвал имя посетительницы, докладывая о ее приходе, Эйхман не поднял головы. Зато пес, который сидел рядом со столом, не сводил с нее глаз, как она сама не сводила глаз с его хозяина.

Наконец раздраженный ее присутствием Эйхман поднял голову.

– Оберштурмфюрер Эйхман, я Гертруда Висмюллер. Я пришла по срочному…

– У меня нет обыкновения вести дела с женщинами.

– К сожалению, мужа я оставила дома, – ответила Труус тоном, в котором на сожаление не было и намека.

Эйхман вернулся к работе со словами:

– Вы свободны.

Труус села. Пес тут же напрягся, хотя Труус двигалась медленно и осторожно – не из-за собаки, а из желания сделать так, чтобы ее колени все время оставались прикрытыми юбкой. О чем только думал Йооп, когда подменил чудесную респектабельную юбку на это новомодное посмешище? Можно подумать, ее голые икры могут прельстить кого-то, как ноги Клары ван Ланге.

Эйхман, не поднимая головы, добавил:

– Я же разрешил вам уйти. Такое преимущество получает не каждый.

– Не откажите сначала выслушать меня, – сказала она. – Я проделала немалый путь ради этого разговора с вами, чтобы устроить выезд некоторого количества детей из Австрии в Британию…

– Ваших детей? – спросил он и наконец посмотрел на нее в упор.

– Это дети, которых Британия…

– Значит, не ваших?

– Господь не благословил меня…

– Тогда объясните мне, будьте любезны, зачем почтенная голландка дает себе труд приезжать в Вену, где хлопочет за детей, не имеющих к ней никакого отношения, чтобы устроить их выезд в страну, к которой она…

– Иногда, оберштурмфюрер Эйхман, люди особенно ценят то, чего они лишены.

Пес подался вперед, как только она перебила Эйхмана, – слова, о которых она даже не думала раньше, вдруг сами сорвались с ее губ.

– Полагаю, вы порядком поднаторели в помощи отбросам человечества? – хмыкнул Эйхман.

Труус поспешила задушить в себе гнев, который в сочетании с ее печалью мог дать непредсказуемые результаты, и сказала:

– Сколько я себя помню, члены моей семьи всегда помогали другим людям. В годы Великой войны мои родители брали в наш дом детей беженцев – многие из них сейчас ваши ровесники. Вы, случайно, не так уцелели во время той войны?

– В таком случае вам известно, что для достижения данной цели нужны определенные документы. Вы принесли их с собой?

– У меня есть обязательство британского посольства выдать…

– То есть на руках у вас ничего нет? И сколько детей вы планируете взять?

– Столько, сколько вы позволите.

– Фрау Висмюллер, сделайте одолжение, позвольте взглянуть на ваши руки, – вдруг ни с того ни с сего сказал Эйхман.

– Мои руки?

– Снимите перчатки и покажите мне ваши руки.

Руки – инструмент всех инструментов, как сказал Аристотель. Он одесную меня, дабы я не поколебался [12] Деян. 2: 25. .

Помешкав, Труус расстегнула перламутровую пуговку на левой перчатке, спустила широкую манжету с деликатной черной строчкой и начала стягивать сливочно-желтую кожу французской выделки. Из-под мягкой защитной оболочки показалось сначала запястье с голубыми венами, затем крепкая квадратная ладонь, такая же веснушчатая и суховатая, как пальцы.

Эйхман кивком велел ей снять вторую перчатку, и она повиновалась, повторяя про себя: «Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани…» [13] Пс. 143: 1.

– А теперь туфли, – велел Эйхман.

– Оберштурмфюрер, я не понимаю…

– Еврейку можно опознать по форме стоп.

Труус не привыкла показывать ноги никому, кроме мужа. С другой стороны, раньше она и икры никому не показывала. Так что она сняла одну за другой туфли, оставшись лишь в золотисто-бежевых зимних чулках.

– А теперь пройдитесь.

Недоумевая, как она позволила ситуации зайти так далеко, Труус прошла по комнате сначала в один конец, потом, развернувшись, обратно. Вероятно, все дело в юбке. Если бы другая юбка не измялась во время перелета в Вену, а затем не испачкалась в тюрьме, где ее допрашивали всю ночь, она надела бы ту юбку, а Йоопу потом солгала бы. Хотя, по правде говоря, мысль о том, что муж все еще видит в ней женщину, способную привлекать внимание мужчин, стоит ей только показать им ножки, придала ей уверенности в себе.

– А теперь поднимите юбку, – потребовал Эйхман.

Труус бросила взгляд на пса, вспоминая напутствие Йоопа: верить в себя и в эту юбку. Подкрепив чувство собственного достоинства уверенностью мужа, она подняла подол.

– Невероятно! – произнес Эйхман. – Такая приличная женщина, а ведет себя как сумасшедшая.

Труус глянула на пса, и ей показалось, что тот готов согласиться с ее мнением: «Невероятно! Совершенно сумасшедший тип, и так неприлично себя ведет».

Эйхман крикнул в сторону открытой двери:

– Пусть заходит еврей Дезидер Фридман!

Вошел мужчина с большими глазами и пышной бородкой на небольшом лице, встал, вертя в руках черную фетровую шляпу с крутой тульей, и стал глядеть на пса. Труус вспомнила: Норман Бентвич называл ей это имя, так звали одного из лидеров венской еврейской общины, который займется отбором детей, если Эйхман даст согласие на выезд.