Эми Хармон - Из песка и пепла

Сейчас он собирался несколько часов вздремнуть, а потом вернуться к военному училищу и посмотреть, не удастся ли помочь задержанным евреям чем-нибудь еще.

Анджело поднялся в скромную квартиру, оставил трость и шляпу в прихожей и начал расстегивать пуговицы сутаны, желая только освободиться от громоздкого облачения, наскоро ополоснуться и упасть лицом в кровать. Услышав из гостиной свое имя, он едва не подпрыгнул от удивления. Монсеньор Лучано сидел в пижаме и халате рядом с ненужным сейчас камином, держа на коленях закрытую Библию, – будто слишком устал, чтобы ее читать, но сам вес книги его успокаивал.

– Монсеньор! Вы уже встали или еще не ложились?

– Думаю, справедливым будет любой ответ. – В голосе монсеньора Лучано звучала улыбка. – День выдался просто кошмарным. Как тут уснуть.

Анджело не собирался задерживаться – ему нужно было выспаться, – но он почувствовал, что наставник ждал именно его, а потому тяжело опустился в кресло напротив.

– Где ты был, Анджело? – Вопрос был дружеским, а не обвиняющим, и все же Анджело постарался взвешивать свои следующие слова.

– Дядю, тетю и двух кузенов Евы арестовали во время облавы. Я весь день пытался добиться их освобождения, но в конце концов вынужден был сообщить Еве, что не преуспел.

Это была правда, но простота ее формулировки уже несла в себе ложь. Две короткие фразы не могли передать ни ужас минувшего дня, ни лихорадочные метания Анджело, ни тем более тошнотворное сознание, что в итоге он не сумел спасти практически никого.

– Я волнуюсь за тебя, мой юный друг, – негромко признался монсеньор Лучано.

– Почему? – Анджело тоже волновался, но отчего-то подозревал, что причины их тревог не совпадают.

– Это девушка, из-за которой ты усомнился в своем решении стать священником. Ева. – Монсеньор Лучано явно не забыл ни мучительную исповедь Анджело, ни разговор, который состоялся у них после той ужасной и восхитительной поездки в августе 1939-го.

– Да, это она, – кивнул Анджело, не сводя глаз с духовника.

– Ты любишь ее.

– Да. Люблю. Но сама по себе любовь не греховна, – просто ответил Анджело, хотя эта правда тоже несла в себе ложь.

– Верно. Однако она отвлекает. А ты обещал свое сердце иному.

– Если в Божьем сердце достаточно места для всего человечества, неужели в моем не хватит для двоих?

– Только не когда ты в священническом сане. – И монсеньор вздохнул. – Ты знаешь, Анджело. Знаешь опасность искушений.

– Я люблю ее с детства. Это чувство для меня не ново. Я вырос с ним и к нему привык. Мое сердце все равно принадлежит Господу.

Правда. Правда. Правда. И тем не менее – ложь.

– Но сейчас мы на войне. А война лишает людей видения перспективы. В такое время остаются только жизнь и смерть, «сейчас» и «никогда». Война толкает человека на поступки, от которых он в другом случае воздержался бы. Именно потому, что «никогда» выглядит слишком пугающе, а «сейчас» обещает утешение. «Будем есть и пить, ибо завтра умрем».

– Книга Исайи? Должно быть, вы и в самом деле обеспокоены.

Монсеньор Лучано невесело рассмеялся:

– Не отклоняйся от темы.

– Вы можете думать, будто я ищу оправдания. Пусть так. Но я знаю одно. Она побуждает меня служить Ему лучше. Честно говоря, она – единственная причина, по которой я служу вообще.

Монсеньор Лучано вскинул брови и скрестил руки – вылитый терпеливый отец, ожидающий, как его грешник сын попробует отбрехаться от ада.

– Я вижу ее в лице каждого еврея. Наверное, было бы проще отвернуться от их бед и сказать, что так предначертано. В конце концов, они распяли нашего Господа. Некоторые так и говорят, монсеньор. Вы знаете сами.

Монсеньор Лучано медленно кивнул, и Анджело во внезапном озарении понял, что он тоже говорил себе такое на том или ином этапе.

– Но Ева не распинала нашего Господа. Как и ее отец. Ни один из ныне живущих евреев не приносил нашего Господа в жертву. – Анджело почувствовал, как грудь сдавливает гнев, а шею заливает горячая краска. Здесь ему пришлось сделать паузу, глубоко вдохнуть и напомнить себе, что монсеньор Лучано не виновен в преследовании евреев. – Они обыкновенные люди. И многие – большинство из них – люди хорошие. Камилло и Ева полюбили меня и приютили под своей крышей. Они стали моей семьей. Синьор Росселли так в этом и не признался, но я знаю, что он пожертвовал церкви значительную сумму, чтобы меня без проблем приняли в семинарию. Думаю, потом он жертвовал еще, чтобы, когда я стану священником, меня ждало хорошее назначение. Я никогда не стоял в очереди, монсеньор. В отличие от многих других сразу после рукоположения мне выделили собственный приход. Это из-за тех денег и вашего влияния, а не за мои заслуги.

Камилло приютил и моих дедушку с бабушкой. Когда были приняты те абсурдные законы против евреев, он переписал на них всю недвижимость и имущество. И попросил лишь вернуть ему часть, когда все вернется на круги своя. А если этот момент не наступит – присмотреть за Евой и в случае нужды дать ей крышу над головой. Это была его последняя просьба перед отъездом в Австрию.

И теперь, когда я вижу семью, которая бежит ради спасения своей жизни, семью, лишенную дома и родной страны, то в каждом лице я вижу Еву. Это заставляет меня трудиться упорней, монсеньор. Молиться упорней. Я вижу Еву – и понимаю, ради чего я здесь.

– Постарайся вместо нее представлять нашего Господа, Анджело. Ведь наш Спаситель тоже был евреем. – В голосе монсеньора проскользнули умоляющие нотки; он изо всех сил пытался направить мысли Анджело в более безопасное русло.

– Да. Был. И если бы оказался на земле в наши дни, немцы тоже бы Его арестовали. И Марию, и апостолов. После чего загнали в идущий на север поезд, забитый так плотно, что негде присесть. Их заставили бы днями стоять в собственных испражнениях, не давая ни еды, ни воды. А потом, когда они наконец прибыли бы на место, вынудили работать до смерти или сразу удушили в газовой камере.

– Анджело! – Монсеньор потерял дар речи от такой грубости. Анджело едва не рассмеялся над шокированным выражением его лица. Однако он сдержался. И не разрыдался, вцепившись в волосы, как ему того хотелось. Да, это было грубо. Зато правдиво. Истина иногда принимает причудливые формы.

– Видите ли, в чем разница, монсеньор. Иисус принес себя в жертву добровольно. Он мог спастись, но был Искупителем и сделал свой выбор. Ева – обычная девушка. И она не выбирала. Весь еврейский народ лишили выбора, свободы и достоинства. И они не могут спастись, как бы ни хотели.

Весь следующий день Анджело следил за военным училищем: оно находилось так близко к Ватикану, что из окна в кабинете монсеньора Лучано можно было рассмотреть часть двора. Анджело с позволения начальства организовал доставку еды узникам – столько, сколько получилось наспех собрать. Солдаты разрешили оставить пайки во дворе, но Анджело не был уверен, что адресаты этих передач получат хоть крошку.