Эми Хармон - Из песка и пепла

– СС устроили облаву! – закричала она, сжимая кулаки. – Надо предупредить дядю.

Анджело ответил не сразу: его облегчение и желание не спешили отступать так быстро. Наконец он заставил себя поднять взгляд с припухших губ Евы на ее расширенные глаза – и она невольно вздрогнула от невыносимого сочувствия, которое прочла в его лице.

– Я знаю. Знаю, Ева. СС повсюду. Евреев задерживают по всему городу.

– О нет. Господи, пожалуйста, нет.

– Я ходил к Августо. Когда монахини сказали, что ты не возвращалась ночевать. Я решил, что тебя схватили. Что я опоздал и тебя забрали тоже. – Анджело осекся и с усилием сглотнул, словно все еще чувствуя вкус недавнего ужаса.

Ева прикрыла глаза, как будто это могло защитить ее от его следующих слов.

– Может, их предупредили. Может, они успели спрятаться до прихода СС, – предположила она безнадежным тоном.

– Их забрали, сага, – ответил Анджело мягко, зная, что не сможет скрывать от нее правду. – Я видел грузовик. Видел, как он уезжал. И как Августо забирался в кузов. Похоже, он был последним. Он тоже меня видел.

У Евы подкосились ноги и хлынули слезы из глаз. Анджело едва успел ее подхватить, прежде чем силы покинули ее окончательно.

– Куда их увезли? – Это должен был быть крик, но вопль заблудился у нее между ребер и выцвел до шепота.

– Не знаю. Но мы выясним. Мы это выясним, Ева.

Она затихла, оцепенев в кольце его рук. Несколько долгих секунд оба были погружены в молчание, будто над головой у них, грозя уничтожить все живое, пролетал метеор и не имело уже никакого значения, куда они побегут или где спрячутся. Поэтому они продолжали стоять в ожидании конца света, вцепившись друг в друга, часто дыша и даже не пытаясь подобрать слов. Когда же к ним вернулась способность мыслить, вместе с ней пришло и ужасающее осознание.

– Золото, – пробормотала Ева. – Золото, которое мы так долго собирали… которого хотели немцы. Это ведь был обман? Чтобы усыпить нашу бдительность.

Анджело отступил на шаг, заглянул ей в лицо – и вдруг прошипел английское ругательство, которому научил Еву еще десять лет назад. После чего выпустил ее из рук и вцепился себе в волосы, повторяя грязное слово вновь и вновь. Голубые глаза пылали от бешенства.

– Да. Это был обман. Мы для них просто марионетки, а они дергают за ниточки.

Евреев, задержанных во время облавы, свезли к военному училищу и заперли там под присмотром вооруженной охраны. Вскоре за воротами начала собираться толпа: обычные для таких случаев зеваки наряду с перепуганными соседями, ставшими свидетелями арестов. Во двор училища въезжал один грузовик за другим, люди глазели и перешептывались, а офицеры СС орали на них и пытались вытолкать прочь, рассыпая угрозы, которые почти никто не понимал. Двор превратился в загон для тысячи двухсот евреев; больше половины составляли женщины и дети, у которых не было с собой ни еды, ни одеял. Многих так и привезли в пижамах. Задержанным объявили, что их отправят в трудовые лагеря на западе. Тетя, дядя и двое кузенов Евы оказались в числе арестантов.

Чтобы увидеть их, Папе было бы достаточно выглянуть из окна: от военного училища до Ватикана было меньше двухсот метров. Анджело надеялся, что он вмешается. В конце концов, он знал об истории с золотом, даже предлагал пожертвовать недостающее, если не наберется пятидесяти килограммов. А среди задержанных были преимущественно римские евреи, которых защищал итальянский закон. Увы, он больше ничего не значил. Теперь в Италии царил закон фюрера, а фюрер хотел, чтобы все евреи до единого были депортированы. Фюрер хотел Judenrein – мир, свободный от еврейского населения.

Анджело с Евой вернулись в церковь Святого Сердца, собирая по пути крупицы информации. Анджело, казалось, знал всех – и все знали молодого падре. Он утешал и наставлял, посылал за тем или другим, внимательно слушал и молниеносно действовал. Он был прирожденным лидером и в самом деле хорошим священником. Ему шла эта роль. Удивительно, но, хотя Ева все время держалась рядом, никто не счел их близость странной или неподобающей. Война превратила традиции в посмешище.

Едва они добрались до места, Анджело отвел Еву в комнату в подвале. Ее прежний хозяин, церковный сторож, погиб во время воздушного налета, который оставил в руинах изрядную часть города. Когда его нашли, он сидел у церковных ворот босой и без одной руки, даже в смерти стремясь к так и не обретенному спасению. У входа до сих пор можно было заметить его кровь. Комната тоже выглядела не особенно гостеприимной: матрас на старом пружинном каркасе, вычурное, но давно поблекшее кресло Викторианской эпохи и за маленькой перегородкой раковина с туалетом и овальным треснувшим зеркалом на голой перекладине.

– Здесь ты будешь в безопасности. Белье чистое, уборная тоже. Мы знали, что это помещение рано или поздно понадобится. Я предупрежу сестру Элену, она или кто-нибудь еще из монахинь принесет тебе поесть. Не возвращайся в Святую Цецилию, пока я не проверю, что там не было облавы.

– Но в Риме меня почти никто не знает. Никто, Анджело! Мне необязательно здесь прятаться. Возьми меня с собой. Я говорю по-немецки! Возможно, от меня будет какой-то толк.

– Нет. Сейчас тебе нужно держаться от шумихи подальше. Если хоть один человек тебя узнает и укажет пальцем, ты мигом попадешь за забор с остальными. Достаточно одного человека, Ева. И я уже не смогу тебя спасти.

Она последовала за ним к выходу из подвала.

– Но если мы найдем черный ход… Какую-нибудь незапертую дверь… Возможно, мы сумеем освободить мою семью…

– Нет! – В голосе Анджело звучала такая ярость, что Ева запнулась на середине фразы и молча уставилась на его искаженное гневом лицо.

В глазах тут же вскипели слезы разочарования, но Анджело лишь выставил руки и начал толкать ее спиной через все крохотное помещение, пока позади не оказалась каменная стена. Анджело уперся в нее ладонями по обе стороны Евиной головы.

– Сегодня ты уже дважды избежала ареста. Дважды. Бог улыбается тебе, Ева, но такого безумия я не допущу. Я пойду туда один. И сделаю все, что смогу, чтобы спасти стольких, скольких смогу. Но если ты продолжишь упорствовать, я привяжу тебя к этой кровати, и тогда из комнаты не выйдет вообще никто.

– Хватит строить из себя бессмертного! – Ева положила руки Анджело на грудь и принялась толкать его обратно, разозленная, что он на нее злится. – Думаешь, я слепая? Думаешь, не знаю, как священников, которые пытаются помочь евреям, пытают, расстреливают, вешают на мостах и сбрасывают с поездов?! Если итальянца уличают в помощи еврею, ему приходится едва ли не хуже!

– О господи, Ева! Единственная вещь в мире, которой я действительно боюсь, – это что с тобой что-нибудь случится. Понимаешь? Я справлюсь с чем угодно, вынесу что угодно, если буду при этом знать, что ты в безопасности. Я не могу служить так, как от меня требуется, не могу быть таким священником, каким должен, если трясусь от страха. Мою веру подтачивает страх за тебя. Ты не единственная, кто потерял семью. Твоя семья – и моя тоже. Я тоже их потерял, Ева! И не могу теперь потерять еще и тебя. Пожалуйста. Прошу тебя. Если у тебя есть ко мне хоть какие-то чувства, дождись меня здесь. Позволь мне сделать то, что нужно, со спокойной душой, зная, что тебе ничего не угрожает. Умоляю.