Николай Спасский - Византиец

После этого обстановка при дворе переменилась разительно. После опалы боярской Иоанн начал нерадеть о внуке и всячески приближать сына Василия. Былая близость между Иоанном и Зоей так никогда не восстановилась. Она не могла простить ему предательства, а он ей — что в итоге она оказалась права. Но это уже не столь важно. Главное, что Иоанн в конце концов определился. Он был настоящий князь из рода Калиты. Определялся долго. Как бы репетировал. Но, приняв окончательное решение, стоял на нем.

11 апреля 1502 года великий князь официально положил опалу на внука своего, великого князя Димитрия, и на мать его Елену. Посадил их под стражу. И с того дня не велел поминать их в ектеньях и литиях, не велел называть Димитрия великим князем. 14 апреля Иоанн пожаловал сына своего Василия, благословил и посадил на великое княжение Владимирское и Московское всея Руси самодержцем, по благословению Симона митрополита.

Итальянские гости удивлялись, что в Москве никто не смущался, объясняя столь неожиданную перемену характера великого князя. «Внука своего государь наш было пожаловал, а он стал государю нашему грубить, — степенно изрекали бояре. — Но ведь жалует всякий того, кто служит и норовит. А который грубит, того за что жаловать?»

Спору нет, по московским нравам, никакая победа не могла считаться полной и окончательной. Тем не менее и опыт, и интуиция, и здравый смысл подсказывали Н., что на этот раз игра завершена. Конечно, если не произойдет чего-нибудь из ряда вон выходящего: Василия могли точно так же отравить, как в свое время отравили Иоанна младшего. Но это уже из области маловероятного. Отравить великого князя не очень просто, даже в Москве.

К тому же сам Иоанн, что бы о нем ни говорили, был прежде всего государственником. Всю свою жизнь Иоанн строил свое государство. И он понимал, что, если хочет сохранить созданное, он должен передать это в руки законного наследника, сына. А если этот сын, помимо всего прочего, происходит от царского корня, если ему принадлежит герб Византийской империи, то для Иоанна это, скорее всего, дополнительная гарантия того, что Василию удастся продолжить и завершить начатое дело объединения земель русских и создать царство, кесарство.

Смерть Зои, скончавшейся 7 апреля 1503 года, особенно не потрясла Н. Он с ней простился намного раньше. К тому же это известие пришло к нему с большим опозданием, на праздник Христа-Спасителя, в третье воскресенье июля, когда гуляла вся Венеция. Он пошел в собор Святого Марка, в который заходил нечасто, и там долго-долго стоял перед иконой Божьей Матери из Никопейи, не в силах оторваться от ее сурового аскетического лика, каялся. Со всех сторон его окружали мозаичные в темном золоте изображения украденных у Византии пророков, апостолов и святых. А сверху, из полумрака, с громады центрального купола смотрел Христос. Так Н. еще раз простился с Зоей. Уже не как с любимой женщиной, а как с византийской царицей. А потом отдался бурлению праздничной толпы, стараясь не думать ни о чем и ничего не вспоминать.

Однако, несмотря на все самообладание Н., одна предательская мысль иногда проструивалась. Зоя никогда не бывала в Венеции. Не могла ее знать и любить. Н. же любил, почитал и обожал этот город, столько сделавший, чтобы погубить его родину И тем не менее Н. не мог отделаться от коварного нашептывания: а если бы он привез сюда Зою, как простой торговец, женился на ней, были бы они счастливы?

Все проходит. Прошло и это тупое ощущение утраты. Н. повторно испытал боль, когда услышал о смерти Иоанна III. Тот умер спустя чуть больше двух лет после Зои, 27 октября 1505 года. Круг замкнулся. На великокняжеский престол Москвы, крупнейшего православного государства мира, вступил византийский принц.

Н., как византиец, как грек, всегда имел обостренное чувство логичности и целесообразности. Он совершил то, что осознанно поставил целью. Результат получился несколько иным, не тем, на который он рассчитывал. Собственно, Н. даже не мог знать, что получилось, — слишком далека Москва.

Странно, вроде бы восшествие Василия на престол было величайшей победой всей его жизни. А Н. ощутил огромную, нечеловеческую усталость. Словно все эти годы он нес на себе груз невостребованных страданий погибшей Византии, а сейчас с него эту ношу вдруг сняли. Изменить свою жизнь Н. уже не мог. Не мог остановиться. Не мог даже замедлить ее темп. Не мог перестать собирать новости из Руси. И тем не менее в нем как будто что-то сломалось.