Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

— Как в такое маленькое окно я поместился? И деревья, и небо тозе. Как так полусается? — изумлялся он.

— Это не ты, а твое отражение. Такое же, как в спокойной воде.

— Не глупый, понимаю, но в твоем «озере» мало воды, а видно много и хоросо.

Окирэ шлепнул себя по щеке.

— Комара пугать пора, — сказал он и пошел на край полянки. Там наломал охапку багульника, усеянного темно-зелеными листьями-чешуйками, вернувшись, накрошил топориком на чурке побеги и листья и все вместе ссыпал в котелок с водой. Полчаса покипятил на слабом огне. Когда отвар остыл, помазал зеленоватой жидкостью одежду, лицо, руки. Крылатые кровопийцы сразу потеряли к нему интерес.

— Фантастика! Да вы, Окирэ, настоящий шаман, — восхитился топограф и попросил разрешения намазаться чудотворной жидкостью.

— Бери. Багульник много, есе варю.

— Сколько сезонов в поле, а про такое простецкое средство не знал.

— В тайге все есть, смотри надо, — скромно заметил Окирэ.

Срубленная вчера на стойки для палатки береза на срезе окрасилась в синеватый цвет.

«В почве Теплой долины много меди», — сделал в журнале очередную пометку для геологов Андрей Ермолаевич.

Миновала еще неделя. Караван расположился лагерем перед моренным валом, за которым возвышался туповерхий голец с трогательным названием Лысый Дед — крайняя, самая северная точка маршрута. На его вершине предстояло соорудить пирамиду и, как всегда, провести топосъемку окрестностей. После этого отряд повернет и пойдет по зеркально отраженному маршруту к устью Быстрой речки, замыкая в итоге прямой и обратный маршруты в цифру восемь.

Старик Окирэ пошел с ними. Он вспомнил, что в окрестностях Лысого Деда в молодости удачно охотился на кабаргу, и решил вновь попытать там счастья. Через каждые саженей сто он внезапно громко вскрикивал: «От! От!» Люди поначалу отнесли это к стариковским причудам, но когда крики повторились, быть может, в десятый раз, Андрей Ермолаевич не утерпел и поинтересовался:

— Окирэ, зачем вы так кричите?

— Сто не понятно? Амаке говорю: «Уходи, брат, дай мне ходи».

На сыроватой тропе действительно обнаружили свежие отпечатки когтистых лап двух медведей: огромные и поменьше.

— Больсой амака сюзака гонял, — определил Окирэ.

Увидев, что рабочие топчутся по следам, эвенк разволновался:

— Не ходи след, — тихо попросил он.

— Почему не ходи?

— Амака сердится. Будет думать, не признаем, сто он тут хозяин. Смотри задиры. Для нас делал.

Все запрокинули головы и увидели разодранную когтями кору на стволе огромнейшей ели.

— Как он до такой высоты дотянулся? — удивился кто-то из рабочих. — Видать, большой твой хозяин.

— Да, сильно больсой.

Восхождение на голец не сулило осложнений: крутые, неприступные на первый взгляд, склоны в нескольких местах разрезали каменистые желоба — следы сползших ледников. Моренные валы, вытянутой дугой обрамлявшие желоба понизу, указывали границу, куда лед доползал, а затем отступил сотни или тысячи лет назад, оставив каменные «волны».

Андрей Ермолаевич с рабочим перебрались через один из них и стали подниматься по желобу на голец для разведки и первичной топосъемки. Вместе с ними по краям желоба взбирались разнообразные хвойные деревья, цеплявшиеся за каждую горсточку почвы. Верхней зоны леса достигали только лиственницы. Видимо, это единственная порода, способная отвоевать на такой высоте место для произрастания. Но какой жалкий вид имеют здесь эти деревца, вклинившиеся в мертвые камни, и какой ценою они платят за жизнь! Их стволики вместе с кронами изогнуты в покорном поклоне. Такую форму они приобрели из-за губительных ветров, дующих чаще всего с севера и северо-запада. У многих корни обнажены, верхушки засохли, да и сами стволы почти мертвы. Жизни в них всего-навсего капелька, бережно спрятанная с подветренной стороны под узкой полоской коры. Напоминают они изувеченных воинов, выживших на поле брани. И стоят сиротливо среди погибших товарищей.

Наблюдая за парящим над гольцом беркутом, Андрей Ермолаевич боковым зрением заметил, что наверху вдруг замутнело серое облачко пыли. Пригляделся. Оно приближалось, на глазах превращаясь в грохочущую каменно-пылевую лавину, несущуюся по желобу прямо на них. Топограф схватил рабочего за руку и они, в три прыжка достигнув выступавшей из курумника глыбы, буквально прилипли к ее подножию. Град камней оглушительно загремел прямо над головами. Скала-защитница от ударов вздрагивала, но терпела. Грохот усиливался, и путники уже прощались с жизнью, но, слава богу, камнепад пронесся, так и не сумев расколоть или столкнуть их спасительницу.

Оглушенные разведчики встали в пыли, засыпанные серой крошкой. От запаха множества искр, высеченных при ударах камней, першило в носу. Бледный Андрей Ермолаевич, даже не отряхнувшись, первым делом снял рюкзак и вынул из него ящичек, в котором хранился теодолит, и облегченно вздохнул — прибор не пострадал.

Нашлась и выроненная рабочим тренога. Правда помятая. Осмотрев ее, рабочий успокоил начальника — поломка несложная, отремонтирует.

За пять дней все запланированные на гольце и в его окрестностях работы были завершены. Андрей Ермолаевич был доволен: отряд шел с опережением графика, и посему он принял решение остаться здесь, в обустроенном и обжитом лагере, на два дня для отдыха. Подошло время помыться, постираться, подремонтироваться.

В отдельной палатке докрасна раскочегарили обложенную крупным галечником железную печь, нагрели в котле воду, застелили пол свежесрезанной травой, наломали березовых веников и по очереди, группами в три человека, попарились.

Окирэ, слушая дикие вскрикивания людей и частые шлепки веников, пришел в ужас. «Видно, там злой дух их колотит, как бы меня не побил. Не пойду в эту палатку». Но когда красные, как вареные раки, мужики стали выбегать из нее и с радостными, счастливыми воплями прыгать в ручей, понял, что это истязание совершается добровольно и, похоже, лучи даже нравится.

Криками «От! От!» Бюэн разбудил дремавшее под защитой дыма стадо. Зашевелился, разорвался войлок из спин лежащих оленей. Животные перестают жевать, лениво поднимаются, потягиваются и смотрят то на каюра, то на вожака. Заарканив его, Бюэн пытается надеть на него упряжь. Сильный бык, дико кося большие круглые глаза, упирается. Наконец сдается и покорно идет к передним нартам. После этого остальные ороны, трубно рюхая, сами подходят к саням и занимают свои места в караване. Через полчаса аргиш собран и идет на юг — отряд повернул на «обратный ход», чтобы в сентябре замкнуть маршрут, накрывающий топографической съемкой, огромный горно-таежный край.