Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

Корнею сразу вспомнились заброшенные скиты-призраки. «Тоже, пожалуй, иструхли совсем. Как давно это было, словно в другой, не моей жизни», — подумал он. Подошла Светлана. Ветер трепал ее завитушки, глаза сияли небесной голубизной. Заметив, с какой печалью Корней глядит на скособочившуюся церквушку, сочувственно пояснила:

— Не расстраивайся, таких мест теперь много. Прежде Якутия была населена русскими намного плотнее. — Женщина помолчала и, улыбаясь своим воспоминаниям, опять заговорила: — Скоро Алдан, я уже ощущаю его запах. Он особенный, чувствуешь? — и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Я так люблю наш город. Меня будоражит и радует шум, людская суета. Так приятно все это видеть и слышать после тишины леса.

Открывшаяся через пару часов панорама потрясла старовера. По берегу, утыканному сотнями лодок, заваленному кучами мусора, потянулись приставленные друг к дружке махины каменных и бревенчатых домов, разделенных широкими проемами дорог. Над ними в двух местах сиротливо торчали голубые, в ржавых потеках, маковки церковных куполов. Но главное потрясение — прозрачные льдинки вместо мутных мочевых пузырей в таком множестве окон, что дома эти напоминали пчелиные соты. Дальше, у берега, стояло еще несколько больших белых лодок с чадящими черным дымом трубами. Все это не могло не поразить скитника. От увиденного он одновременно испытывал и любопытство, и страх: сможет ли он в этом непонятном мире разобраться и жить?

У пристани, от вида непривычной толчеи горожан и лошадей, запряженных в телеги и коляски, его и вовсе охватил ужас. И с берега, и с парохода люди что-то разнобоисто кричали друг другу, махали руками, в толпе, расцвеченной россыпью женских платков, заливалась то мелкой звонкой трелью, то басовитыми переливами гармошка. Гвалт и суматоха стояли невообразимые. Длинный деревянный причал в этот час походил на огромную медовую рамку, облепленную встревоженными пчелами.

Попрощавшись с пилотами, Светлана, взяв Корнея за руку, протиснулась сквозь толпу встречающих и повела по дощаному, щелястому настилу, тянущемуся вдоль выстроившихся в бесконечный ряд домов. Навстречу шли люди. Мужики все больше скобленые, женщины — с непокрытыми головами. Срамота! Корней по привычке каждому встречному кланялся и желал доброго здоровья, но ему мало кто отвечал. Светлана вскоре одернула:

— Не приставай к прохожим. В городе принято здороваться только со знакомыми.

Рядом, по дороге громыхали, скрипели пустые и груженые подводы, запряженные одной, реже двумя лошадьми. Откуда-то сбоку с ревом выкатилась сверкающая черным лаком коляска… без коней. Она двигалась, подчиняясь неведомой силе, фыркая сизыми клубами дыма. Возле большого строения с красным флагом коляска остановилась. Из нее вышел человек в длиннополом армяке с разрезом сзади и прошел по мощеной деревом дорожке в дом. Самокатка взревела и, окутав прохожих противной гарью, рванула с места, как упряжка хорошо отдохнувших оленей. Скитник буквально остолбенел.

Жилище Светланы располагалось на втором этаже громадного сруба. Рядом с ее дверью были еще три такие же с белыми цифрами наверху.

— Корней, тут моя квартира, ее номер «15». Запомни. Пока поживешь у меня, спать будешь на кухне, — по-хозяйски распоряжалась она. — А сейчас печь растопи. Чай вскипятим да картошечки на сале поджарим. Отметим благополучное возвращение. Дрова вон в том сарае, — показала она из окна. — Спички на полке.

— Для трапезы огонь можно токо от огнива запалять.

— Запаляй как хочешь. Да не забудь руки с дороги помыть. Умывальник в углу, полотенце там же.

Корней подошел к окрашенному сосуду, похожему на ведро с длинным носиком. Повернул ручку — полилась вода.

«Умно», — подумал он.

— Лесовичок, с мылом руки мой, — крикнула Светлана, заводя часы.

— С мылом грешно, в нем Никонова зараза. Щелоком руки и тело надобно мыть али просто чистой водой, — отозвался скитник.

Перед тем как сесть за стол с дымящейся в сковороде картошкой, Корней достал из котомки деревянную миску с ложкой и, очистив пищу молитвой и поклонами, стал есть.

— Картошку вилкой едят, — заметила хозяйка.

— Грешно дар Божий острым колоть, — не согласился скитник.

В это время по притихшим улицам понесся малиновый перезвон малых колоколов, поддерживаемый густым басом большого.

— Откуда этот красивый бой?

— Ну ты даешь! А еще верующий! Это же в храме звонят!

Корней подошел к окну. Звон несся от дальней колокольни.

— А в соседнем храме отчего ж не звонят?

— Там склад нашей экспедиции.

— Как можно такое святотатство! — гневно воскликнул скитник.

— Так от него хоть какая-то польза. Попам-то народ дурить и одного храма довольно.

Корней чуть не поперхнулся от возмущения, но смолчал, только желваки заиграли на скулах.

Смеркалось. Светлана подошла к круглому черному «пенечку» на белой стене, щелкнула «курком», и свершилось чудо — прозрачный стеклянный шарик над головой засиял словно маленькое солнышко. В комнату, как по волшебству, вернулся день.

— Как ты это сделала?

— Ты о чем?

— Как ночь превратила в день?

— Эх, лесовичок-моховичок! Это не я, а электрическая лампочка. В ней есть проводок. Когда по нему течет электрический ток, он раскаляется и ярко светит. Понял?

Чтобы не показаться совсем глупым, Корней кивнул.

Утром его разбудило тонкое пиканье, следом приятный женский голос торжественно объявил: «Доброе утро, дорогие радиослушатели. Московское время двадцать четыре часа». Затем в комнате громко заиграли невидимые музыканты и мощно запел хор.

— Господи помилуй! Чур, меня!

Старовер, крадучись, подошел к черной тарелке, из которой неслись все эти необычные звуки. Осторожно заглянув за нее, он ничего, кроме конуса из черной бумаги и круглой железной коробочки, не обнаружил.

Изумлению Корнея не было предела: «Где ж там люди уместились? Эк у них все мудрено! Одно слово — бесовщина. Видать, такая же говорящая коробочка, что Изосим у топографов слушал — „радио“, кажись, называется».

Прошло несколько дней. Попервости, пока скитнику все было вновь и в диковинку, Корней ахал да охал, порой даже терял дар речи от потрясения, но скоро пообвыкся и ему стало неприютно и одиноко в пестром и суетливом муравейнике под названием «город». Его душа рвалась обратно в тайгу, в вольную, а, главное, привычную среду.

При слове «тайга», столь кратком и емком, в воображении людей возникают самые разные картины. Большинству видится мрачная глухомань с мшистыми трущобами, марями, полчищами гнуса. Кому-то несметные запасы древесины и полезных ископаемых, кому-то роскошная охота. И лишь немногие знают, что тайга — это живое существо с чуткой и благодарной душой, наделяющей полюбившего ее человека способностью по-настоящему видеть и чувствовать красоту.