Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

— Отче наш Всемогущий! Молю тебя о милости Твоей! Ты, Господи, столько раз посылавший спасение рабу Твоему, обрати взор Свой на раба Твоего. Не о себе молю, а лишь о братьях и сестрах, пославших меня в дальнюю дорогу с единственной надеждой найти других сестер и братьев, столь же крепких в нашей вере. Молю Тебя о милости: помоги пройти этот трудный путь, не дай погибнуть рабу Твоему, приведи к тем, кого ищу. Укрепи мой дух! Помоги мне, Господи, исполнить волю братьев моих! Вера моя крепка и нерушима! Аминь!

В голове гудело от рокота воды, раскатов грома ноги подкашивались от напряжения, но Корней продолжал молиться.

Светало. Ливень утих, тьма рассеялась. Оглядевшись вокруг, парень пришел от увиденного в ужас. Он находился в расщелине, склоны которой, смятые в огромные складки, дыбились почти вертикально.

А вот и солнце! О, это Великое Живительное Солнце! Как ты преображаешь все вокруг и меняешь настрой чувств и мыслей человека!

Сразу воспрявший духом, Корней даже подумал: «Не так уж и худо все! Главное, что живой. Как-нибудь выберусь».

Пережив за свой короткий век уйму разных опасностей и приключений, он воспринимал их как нечто само собой разумеющееся и неизбежное. Если иному человеку происшедшее за эти сутки могло отбить охоту к странствиям на всю жизнь, то для Корнея эта ночь была памятным, захватывающим дух происшествием, о котором потом вспоминают с улыбкой и восторгом…

Внизу по-прежнему надсадно ревел, злобился бурный поток. Скоро его грозная мощь, конечно, иссякнет и вода пойдет на убыль, но стоит ли ждать, когда этот строптивец утихомирится? Пожалуй, разумней попытаться прямо сейчас выбраться наверх.

Эта мысль понравилась Корнею, и он, карабкаясь по уступам, словно горный козел, сумел одолеть почти неприступную стену и выбраться на плато, от края до края покрытое густой хвойной тайгой, пропоротой местами суставчатыми перстами скал.

Сквозь еловые лапы солнечные лучи почти не проникали, поэтому здесь стоял вечный полумрак и не росла трава, но зато сколько пухлых мхов и лишайников! Изумрудными коврами устилали они землю, седыми прядями поднимались по стволам, свисали с ветвей.

Деревья после грозы стояли тихо, неподвижно, словно ошеломленные разгулом стихии. Все вокруг было пропитано влагой. На кончиках иголок трепетали капельки воды, в которых редкие, сумевшие пробиться сюда лучи зажигали мерцание драгоценных камней. Ноги утопали в толстом моховом ковре, скользили по сырым мускулистым корням. Тихо и безжизненно было в этой глухой чаще. Только кабарожкам, небольшим, сгорбившимся, будто от страха, олешкам мила сумрачность и сырость ельников. Темные силуэты этих пугливых созданий и их негромкие вскрики «чиф-фый» оживляли угрюмую тайгу.

Целый день продирался Корней сквозь нее, то и дело пригибаясь и разводя руками колючие лапы. Наконец, тайга расступилась и выпустила путника на открытый простор: лесистое плато поднимаясь ступенчатыми уступами перешло в безлесное нагорье, окруженное лысоватыми горами. Редкие лиственницы, карликовые березы, чахлые кустики багульника только подчеркивали безжизненность этих мест.

Пройдя за день нагорье и перевалив щуплый, изогнутый дугой хребет, Корней спустился на обширную, холмистую равнину, покрытую ярко-зелеными травами и блюдцами воды. Воды черной, маслянистой. На широком поле равнины нашли приют и несколько больших озер. Из одного вытекала полноводная речушка.

«Буду держаться русла — люди всегда селятся по берегам», — решил Корней и пошел по звериной тропе вниз по течению. И правда — на следующий день на возвышениях стали попадаться кострища, ямы, кучи песка вперемешку с галькой. (Будь Корней знаком со старательским промыслом, он бы сразу смекнул, что здесь мыли золото). Выходит, он угадал — люди где-то поблизости?!

До скитника донеслись необычные, шваркающие звуки и плеск воды. Бесшумно подкравшись, Корней увидел невысокого, широкого в кости, загорелого старика с седой копной спутанных волос, покрывавших даже плечи, и разлохмаченной на всю грудь бородищей, в холщовых засаленных штанах, линялой рубахе. Мурлыча что-то под нос, усыпанный оранжевым крапом неистребимых веснушек, старик, держа корыто над водой, покачивал его круговыми движениями, одновременно понемногу сливая то, что в нем находилось. Скитник подошел ближе и, осторожно крякнув, поприветствовал:

— Бог в помощь, мил человек!

— Благодарствую, любезный, коль не шутишь, — весело ответил корытник, ничуть не удивившись внезапному появлению Корнея. — Не зря ворон встречь летел, вот и гости! Откель явился, ангел божий? Подобру ль, поздорову?

— Издалече, — ответил Корней и неопределенно махнул рукой.

— Ладно, паря, не темни. Ты, верно, из Варлаамовой общины будешь. Колодка твоя мне знакома. Никодимова порода.

Ошарашенный путник не знал что и сказать. Безотчетно осенил себя крестным знамением, попятился.

— Да не пужайся. Знакомец я. Мужикам вашим, почитай, жизнью и волей обязан. До Бешеных порогов с ними хаживал.

Тут Корнею припомнился рассказ деда о шебутном, бесшабашном старателе, оставшемся на богатых россыпях золота Глухоманки.

— Уж не Лешак ли вы, дядя?

— Вот видишь, и ты меня знашь! — обрадовался старик. — Один мудрец говорил: «Свиделся раз — товарищ, свиделся два — приятель, свиделся три — друг». Так што я вашей братии таперича в друзья гожусь. Велика мать-тайга, однако ж тропы нет-нет да пересекаются.

Действительно, надо же такому случиться, чтобы свел Господь Вседержитель этих двоих, возможно единственных на сотни верст людей, на этом неприметном ручье. «Неспроста все это», — невольно подумалось Корнею.

Старатель, словно читая его мысли, с явной радостью произнес:

— А ты ведь, голубчик, тут не случайно. Тебя мне Господь пожаловал. Дело есть. Подсобишь?

— Отчего ж не подсобить, дедушка, ежели дело богоугодное.

— Дело по твоим понятиям, пожалуй, и не совсем богоугодное, но управиться с ним может тока божий человек. А ты, сразу видать, душа непорочная, пред Богом чист, яко младенец, тебе все врата открыты. Так вот: обнаружил я тут недалече, в брошенном староверческом монастыре, тайник, но один остерегаюсь спускаться в него. Моего напарника, прости, Господи, грешника, давеча у входа враз завалило, но с тобой дело, думаю, сладится. Айда, прямо счас разведаем, штой-то там схоронено.

Лешак повел на вершину холма, где в окружении громадных деревьев, стояла за стенами из дикого камня монашья обитель — приземистое строение казарменного вида с узкими бойницами-прорезями окон. К нему примыкало несколько построек поменьше. Напротив них — часовня, а позади обложенные дерном ледники, кузня, сушильные навесы — вот и все хозяйство.