Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

— А... — с интонацией несведущего человека протянул Соловьев. — И вы идете туда же?

— Да. К этому самому поручику Рогозинскому.

«Интересно, по какому делу, — подумал Соловьев. — Впрочем, мы это скоро узнаем».

Они подошли к двухэтажному кирпичному зданию со множеством освещенных окон. Офицер в кожаном пальто остановился у крыльца, бросил в лужу окурок а сказал:

— Это, должно быть, здесь. Простите, но я ни разу не был внутри и не знаю, где там искать поручика Рогозинского. Так что вам придется самому...

— Погодите, а вы? — удивился Соловьев. — Вы же сказали, что тоже идете к нему...

— Да нет, ничего, как-нибудь в другой раз... — ответил офицер и, не попрощавшись, повернул обратно.

«Чудной какой-то», — подумал Соловьев.

Войдя в помещение и открыв первую же дверь, за которой раздавались голоса, он сразу увидел за столом плечистого, рослого Рогозинского. Вокруг стола с большой керосиновой лампой сидело еще несколько человек, из которых он узнал доктора Тихменева, остальные были ему незнакомы.

— Ба, Соловьев! — удивленно вскинув брови, вскочил с места Рогозинский. — Какими судьбами, что случилось?

Соловьев, поздоровавшись с ним, спросил:

— Щукин еще не приехал к вам?

— Щукин? Нет... А что, он тоже должен был приехать?

— Да, — сказал Соловьев. — Ну ладно, еще успеет. Как скоро можно собрать ваш военревком? Есть важное дело.

Рогозинский, прежде чем ответить, внимательно посмотрел на него.

— Из членов ревкома здесь есть доктор Тихменев, Лысяков, Ксенофонтов и Пролыгин, — знакомьтесь. А остальных, кто сейчас в Несвиже, можно быстро собрать.

— Ну так побыстрей собирайте. — Соловьев снял мокрую шинель, повесил на один из гвоздиков, вбитых в стену, потом оглянулся, увидел в углу жестяную печку с задымленным чайником и прибавил: — А пока соберутся, дайте-ка кружку чаю с куском хлеба, — я продрог до костей и с утра ничего не ел.

— Сейчас, сейчас, — засуетились ревкомовцы.

На столе появились хлеб, банка с мясными консервами, кружка чаю и сахар. Набив полный рот, Соловьев с трудом проговорил:

— Меня сюда привел какой-то офицер в кожаном пальто. Сначала сказал, что сам тоже идет к вам, но дойдя до крыльца, почему-то раздумал. Не знаете, кто это?

— Фамилию не назвал? — спросил Рогозинский.

— Нет, да я, понятно, и не расспрашивал. Он, похоже, слегка прихрамывает.

— Прихрамывает? — переспросил Рогозинский. — В кожаном пальто? Так это, должно быть, тот самый летчик, которого перевели сюда летом из Гатчинской школы авиаторов. Он там, говорят, в аварию попал, с тех пор и прихрамывает. Но какое у него могло быть дело ко мне — ума не приложу. Он какой-то молчун, дичится всех. Я даже фамилии его не знаю.

— Евгеньев его фамилия, — подсказал костлявый, сухолицый доктор Тихменев. — У него жена работает старшей сестрой на санитарном поезде. Такая эффектная дамочка!

— Точно! — в свою очередь подтвердил один из присутствующих членов комитета, солдат с пышными усами и высоким выпуклым лбом. — Недавно я и Марьин из Карсского полка ездили в этом поезде в Минск, и она там зачем-то встречалась с товарищем Мясниковым.

Но в это время в комнату вошли еще несколько членов армейского военревкома. Это были в основном солдаты из различных частей армии. Они молча снимали шинели, вешали на гвоздики и рассаживались у стола, с любопытством глядя на прибывшего. Соловьев тут же забыл странного летчика, поспешно дожевав кусок, он сразу же перешел к делу.

— Товарищи, скажите, можно ли будет отсюда отправить в части армии и фронта воззвание Минского военревкомитета? Из Минска это невозможно, потому что все средства связи захвачены этим «комитетом спасения революции».

— Кем, кем? — поразился Рогозинский.

— Об этом я сейчас расскажу подробней. А пока разрешите познакомить вас с содержанием воззвания, поскольку это касается и вас тоже. — Он достал из кармана бумажку и начал читать: — «Товарищи! Совершилось великое дело. В Петрограде власть перешла в руки пролетариата, солдат, рабочих и крестьян, одетых в шинели. Переворот совершился бескровно. Организовано новое правительство под председательством Ленина. Объявлен народам Декрет о мире и о скорейшем и немедленном перемирии. Объявлено о переходе земли помещиков к крестьянству. Товарищи, поддержите свое пролетарское правительство. Пусть ваши комитеты идут вместе с нами и всех призовут к этому. Если есть комитеты, идущие против власти Советов, опрокидывайте их и создавайте новые, которые будут оправдывать наши интересы. Товарищи! От вашей единодушной поддержки еще больше окрепнет рабоче-крестьянская власть и наша революция. Да здравствует рабоче-крестьянская революция!»

Кончив читать, Соловьев поглядел на ревкомовцев. Все сидели молча, видимо обдумывая не только содержание этого документа, но и значение того факта, что минчане не смогли отправить его по нужным адресам.

— Ладно, это мы отправим куда надо, — сказал наконец Рогозинский. — А теперь расскажите, что там у вас творится.

Соловьев коротко рассказал о резкой перемене положения в Минске, о вводе казаков в город и о необходимости немедленно послать помощь.

— По дороге сюда я хотел связаться с командиром Двенадцатого Туркестанского полка Каменщиковым, по не смог. Как бы теперь это сделать? — спросил он.

— Сделаем, — решительно произнес Рогозинский. — Сейчас же пошлем туда нарочного, чтобы уже утром полк выступил.

— Погодите, — сказал Тихменев. — Туркестанский полк, конечно, вполне подходит, но стоит как-то неудобно — довольно далеко от шоссе. Пока выберется по этой грязи, пока дойдет... А вот Шестидесятый Сибирский в этом смысле очень удобен: стоит на самом большаке.

— Это правда, — снова заговорил гренадер с пышными усами. — Но ведь и этому полку придется тащиться пешком. А помощь требуется как можно скорей. Так?

— Так, — кивнул Рогозинский. — Что же ты предлагаешь, Пролыгин?

— У станции Погорельцы, на разъезде Хвоево, стоит бронепоезд... И состав там весь большевистский.

— Бронепоезд? — заговорил Соловьев. — Вот если бы удалось быстро послать его в Минск, пока подойдет пехота...

— Боюсь, что это будет нелегко, — сказал доктор Тихменев. — Личный состав там, правда, большевистский, но офицеры настроены к нам враждебно.

— Что же, тогда надо будет арестовать их и повести поезд самим, — спокойно возразил Пролыгин.

— Кому это «самим»? — посмотрел на него Соловьев.

— Ну, если будет больше некому, то хотя бы и мне, — просто заявил Пролыгин. — Ведь я бывший железнодорожник, машинист. — И он положил на стол мозолистые руки, словно предъявляя диплом.

Соловьев подумал, что для такого дела недостаточно быть просто «бывшим машинистом и железнодорожником». Шутка ли, ведь надо убедить команду бронепоезда, арестовать офицеров и буквально продраться через несколько станций, быть может с боями, к Минску. Для такого дела надо уметь не только водить паровоз. И он был удивлен, когда Рогозинский сказал как само собой разумеющееся: