Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

— Какая разница? — уже взвизгнул Злобин. — Кто они такие, чтобы задерживать члена Фронтового комитета или Комитета спасения революции?!

— Вот тут и кроется источник недоразумения, товарищ Злобин, — наставительно произнес Алибегов. — Вы забываете, что бойцов полка имени Минского Совета по милости Временного правительства долгие месяцы незаконно держали в тюрьме за их политические убеждения. Поэтому, будучи изолированы от повседневной политической жизни, они не присутствовали на митингах, собраниях и заседаниях и не знают вас в лицо, извините... Вы думаете, если я сейчас выйду на улицу и начну расклеивать наши большевистские листовки, то наши патрули узнают меня и не тронут? Ничего подобного. Им вчера, после заключения нашего соглашения, было сказано, чтобы они не допускали распространения возбуждающих слухов, а тем паче призывов к погромам, к межнациональным и межпартийным распрям, поэтому они задержали бы меня точно так же, как задержали вас. Ведь в тех условиях, в каких находится наш город, всяким черносотенцам, монархистам и просто бандитам нетрудно будет ловить рыбку в мутной воде... И именно этого боится население города.

Жданов, Злобин и другие, действительно поражаясь необычной манере речи, но все же понимая, куда клонит этот хитрый кавказец, возмущенно и враз заговорили, запротестовали, порываясь помешать ему говорить.

Но Вайнштейн вспомнил, как вчера утром один из представителей местных ремесленников и лавочников, пришедших в городскую думу, сердито размахивая руками, говорил: «Они вызвали сюда казаков — бить большевиков. Может быть, это и хорошо, разве я знаю... Но боже ж мой, зато я знаю этих казаков! Они ж будут искать большевиков в моей лавке, — и разве это хорошо?»

— Тихо, товарищи, давайте организованно! — нахмурившись, призвал он к порядку. — Ведь в том, что говорит товарищ Алибегов, есть доля правды. Продолжайте, товарищ Алибегов!

— Таким образом, наши патрульные не только могли, но и обязаны были задержать человека, который расклеивал или раздавал народу листовки с неизвестным текстом. Но тут важно что? — Алибегов, обернувшись к Злобину, многозначительно поднял палец кверху. — А то важно, что, выяснив, кто такой задержанный, его отпустили! Разве это называется «арестовать»? — Алибегов еще раз оглядел присутствующих и остановил взгляд на Штерне. — Я хочу заверить «комитет спасения», что Минский Совет честно выполняет заключенное соглашение. Да, мы признали «комитет спасения революции», но вместе с тем обязаны следить за тем, чтобы в городе не распространялись листовки и другие печатные издания, направленные против существа нашего соглашения. А чтоб в дальнейшем не имели места подобные недоразумения, давайте договоримся, что отныне, и мы и вы, будем заранее согласовывать тексты этих листовок и воззваний. Тем самым мы лишим всякие черносотенные и монархические элементы возможности распространять свои грязные издания.

Это предложение, разумеется, вызвало бурный протест эсеров и меньшевиков. Захлебываясь от бешенства, они кричали, что это «черт знает какая наглость». Свергнутый Минский Совет, похоже, хочет установить свой контроль — чуть ли не цензуру! — над изданиями господствующих партий, слыханное ли это дело! Но Алибегов и Перно, снова и снова выступая, доказывали, что речь идет только о добровольном взаимном согласии в духе как раз достигнутой договоренности, что это будет способствовать главной задаче — избегать лишних трений и конфликтов в городе и так далее и тому подобное. Бурные споры о законности этих притязаний заставили «комитет спасения» отклониться от обсуждения первоначально поставленного вопроса о разоружении и роспуске полка имени Минского Совета.

День 28 октября был очень тяжел для Мясникова. Сознание того, что он, лишенный всех средств связи, не знает, как идут дела там, в корпусах и армиях, не знает, что происходит на железной и шоссейных дорогах, по которым должны были двигаться в Минск посланные на подмогу части, сознание своей оторванности от центра всех важнейших событий просто сводило его с ума. Даже здесь, в Минске, он пе мог участвовать хотя и в словесных, но достаточно тяжелых (он знал это) баталиях, которые сейчас вели его два товарища в этом осином гнезде — «комитете спасения революции».

За окном в это утро, как обычно, по-осеннему дождило. В палисадниках, под темными стенами деревянных домов с подслеповатыми окнами, прели опавшие коричнево-бурые листья. Здание Совета не отапливалось, но во многих комнатах уже стояли жестяные печки. Однако у Мясникова печки еще пе было: обычно здесь все время сидело много народу, бывало накурено и душно. Но и теперь, когда Мясников остался на время один, оп не замечал холода. Все шагал из угла в угол, курил папиросу за папиросой и повторял мысленно: «Что там делается? Отправили нам помощь? И когда она подоспеет? Когда?»

И вдруг, поймав себя на том, что все время поглядывает на телефон, Мясников понял, почему сидит один в холодном кабинете. Из-за этого аппарата с черной эбонитовой ручкой... Он где-то в глубине души еще лелеет надежду, что именно из этого желтоватого цвета ящичка получит нужные ему сведения от посланных в армии Фомина, Щукина, Могилевского, Соловьева и других, от Алибегова и Перно... А ведь этого не будет! Теперь всякие сведения из внешнего мира могут дойти до него, как во времена орды, только через гонцов, и если он хочет узнать что-то хоть минутой раньше, то ему нужно выйти на улицу и встретить нарочных там.

Быстро натянув на себя шинель, он вышел из кабинета и, пробежав по коридору, спустился по лестнице в вестибюль Совета. Туда в это время как раз входила группа солдат в мокрых шинелях и, топая ногами по каменному полу, шумно галдела. Чей-то знакомый голос громко командовал, мешая русские и белорусские слова:

— Давай, давай, хлопцы, в дяжурку! Там печка для вас натоплена, — обсушитесь, поешьте. А после можно и поспать часок-другой...

«Это Николай, — подумал Мясников. — Произвел смену наружных караулов... Толковый человек... Пожалуй, один из лучших ротных командиров».

Курятников тоже увидел его и подошел. На обычно суровом его лице сейчас появилась какая-то мягкая и теплая улыбка.

— Здравия желаю, Александр Федорович, — отдал он по привычке честь. — Ну как вы живете-поживаете?

— Да ничего, Николай Митрофанович, все в порядке. Вот собрался выйти — обойти казармы, дозоры и караулы...

Курятников махнул рукой:

— Я сейчас был там, служба везде идет справно, зачем вам под дождем зря мокнуть? — И вдруг он придвинулся близко и спросил тихо: — Небось с утра ничего не евши, а?

— С чего ты взял? — пожал плечами Мясников. — Я поел.

На самом же деле у него со вчерашнего дня и крошки не было во рту, но до этой минуты, объятый тревожными мыслями и беспрерывно куря, он не думал о еде. Однако стоило теперь Курятникову заговорить об этом, как он сразу почувствовал сильнейший приступ голода.