Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

— Есть. Организован прошлой ночью на экстренном заседании военревкома армии с участием представителя военревкома фронта товарища Соловьева, прибывшего из Минска. — Пролыгин расстегнул шинель и достал из кармана гимнастерки бумажку. — А вот и мой мандат.

Председатель взял мандат, придвинулся поближе к лампе и начал громко читать:

— «Член Революционного комитета и Революционного штаба Второй армии тов. В. Пролыгин направляется на бронепоезд Второй армии с целью немедленно двинуть его в Минск, на помощь Минскому Совету и пролетариату в борьбе с контрреволюцией. Солдатскому комитету бронепоезда предписывается оказать полное содействие тов. Пролыгину в выполнении этого важного боевого революционного задания.

Подписи:

Начальник Революционного штаба армии Н. Рогозинский

Представитель ВРК Западного фронта Г. Соловьев».

— А где печать? — повертев бумажку в руках, спросил председатель комитета.

— Ну, брат, это же глупый вопрос! — пожал плечами Пролыгин. — Какая тут может быть печать, ежели наш штаб был создан только прошлой ночью и это первый документ, составленный штабом?

— Но ведь такую бумажку может написать каждый, кто захочет! — возразил Яша. — Долго ли отстукать на машинке да поставить подписи? А мы, как дураки, сняли с позиции бронепоезд и погнали в Минск.

— А ты сядь друг, у меня же шея заболела — с тобой снизу вверх через плечо разговаривать! — И когда Яша сел напротив, Пролыгин спросил: — А для чего погнали в Минск? Чай пить или драться за революцию? Да вы хоть разбираетесь, кто есть революционеры, а кто — враги революции? Разбираетесь или нет? Стало быть, ежели я поведу вас против врагов революции, вы поймете, что я тот самый человек, о котором написано в мандате. И если я прикажу стрелять в революционеров, значит, я провокатор, контра, и тогда неужто у вас не найдется для меня пули?

Члены комитета переглянулись между собой: этот простой довод казался убедительным. На губах Яши снова появилась улыбка, на этот раз доверительная.

— Ну-ка достань свой кисет... — сказал он. — И спички тоже, ведь есть они у тебя.

— Конечно, есть, — с улыбкой сознался Пролыгин, выкладывая на стол кисет, сложенную квадратиком газету и коробок со спичками. И пока комитетчики сворачивали цигарки, продолжал: — И еще меня удивляет, как это вы до сих пор не задали вопрос: а что творится в Минске, зачем нужно двигать туда бронепоезд? А творятся там страшные для революции дела, товарищи, и спасти положение можем только мы с вами...

И он рассказал обо всем: и о контрреволюционных частях в Минске, и о том, что у наших всего две-три тысячи солдат против двадцати тысяч врагов. «Надо выручать наших!» — закончил Пролыгин.

Минуту все молчали, но потом тот же солдат с квадратной бородой, прищурив глаза от едкого дыма цигарки, произнес задумчиво:

— Да что там... Конечно, негоже для русского солдата сидеть сложа руки, когда свои там в беде.

И это решило все. Яша поднялся и сказал Пролыгину:

— Ты тут посиди малость, товарищ Пролыгин, а я пойду в бронепоезд да погляжу, нету ли там офицеров. А потом соберемся.

В разговорах между собой большевики в Минске удивлялись, почему, мол, штаб фронта и «комитет спасения», имея подавляющее превосходство в силах, все же не нападают на них сейчас же, медлят и упускают благоприятный момент, когда еще могут рассчитывать на победу. Между тем враг, вполне точно оценивая соотношение сил на всем Западном фронте, намерен был, прежде чем начать действовать в Минске, обезопасить себя от революционных частей фронта, подведя последние под удары немецкой армии.

В таком предательском намерении русской контрреволюции не было ничего необычного. История полна примеров, когда господствующие классы той или иной страны, не будучи в силах сами справиться с вышедшими из повиновения «низами», привлекали для борьбы с ними армии даже враждующей страны. И русская буржуазия тоже начиная с лета 1917 года постепенно приходили к выводу, что без вмешательства немецкой армии ей но обойтись.

Уже в августе, после провала летнего наступления и с период нарастания революционного движения в армии, Корнилов сделал первую такую попытку. 19 августа по его приказу с Рижского участка фронта внезапно были сняты некоторые части, в результате чего обнажились фланги революционно настроенных латышских и русских полков Двенадцатой армии. Немецкое командование, зная планы контрреволюции, перешло в наступление. Корнилов тогда надеялся, что большевистские полки будут быстро разгромлены, а захват Риги немцами даст возможность взвалить вину на те же полки, на «упадок дисциплины в армии» и на этом основании ликвидировать введенные в армии после Февральской революции солдатские комитеты, запретить участие солдат в политической борьбе.

На деле же оказалось, что в боях с перешедшим в наступление противником наиболее упорно дрались именно революционные части. И хотя они понесли огромные потери, но их стойкость позволила Двенадцатой армии Северного фронта организованно отойти на новые рубежи. Правда, Ригу пришлось все же сдать, но взвалить вину за это на якобы «разложившиеся под влиянием большевиков» войска не удалось. Наоборот, армия и страна поняли, кто является истинным виновником прорыва на фронте, сдачи Риги и страшных людских потерь, понесенных нашей армией, и это явилось одной из главных причин ненависти к Корнилову и провала его мятежа в последующие дни.

Но и этот урок не смог образумить контрреволюцию, ибо, чем выше поднималась революционная волна в стране, тем чаще буржуазия вынуждена была обращать взоры к той силе, против которой еще вчера призывала бороться «до победного конца». Вот почему на историческом заседании ЦК большевистской партии 10 октября было уделено так много внимания «несомненному решению русской буржуазии и Керенского с К0 сдать Питер немцам», намерениям отвести русские войска на Северном фронте и «переговорам между штабами и ставкой подозрительного характера» на Западном фронте. Ленин в те дни еще и потому так торопил ЦК с принятием решения о восстании, что донимал реальность планов удушения русской революции с помощью немецких штыков.

Октябрьская революция действительно сорвала замыслы русской контрреволюции открыть Северный фронт и сдать Питер немцам. Но на одном из участков Западного фронта, именно против позиций Гренадерского корпуса, в эти дни немецкие войска все еще вели деятельную подготовку к наступлению. С Юго-Западного фронта скрытно подвозились свежие резервы, усиливалась артиллерия, пополнялся боезапас для всех видов оружия.

Вообще-то немцы, убедившись после летних боев, что русские войска не способны и не желают наступать, сами также не имели никакого намерения вести здесь наступательные бои. Наоборот, обеспокоенные вступлением в апреле этого года Америки в войну, немцы перебрасывали на запад возможно больше сил, тем самым до предела ослабляя на востоке свои войска. И уже тот факт, что как раз в этот самый неблагоприятный, дождливый период осени, на самом неудобном болотистом участке двухтысячеверстного русского фронта немцы тем не менее вдруг начали готовить наступление против одного из самых боеспособных соединений противника, свидетельствовал, что они имеют точные сведения, что именно на этом участке и именно в эти дни смогут добиться несомненного и легкого успеха.