Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

«Хам, хам, хам!» — орал, брызгая слюной, Колотухин, пока полковник Парамонов рассказывал в штабе о том, как Пролыгин презрительно высмеял все их предупреждения и угрозы и буквально прогнал со станции Негорелое. И теперь Колотухин и Злобин так же, как это делал утром Жданов, в исступлении выкрикивали: «Погоди же, наглец, попадешься нам!»

Но события этого дня вынуждали Жданова со страхом думать, что, пожалуй, произносить подобные угрозы имеет больше оснований именно этот солдат, который сейчас ломится со своим бронепоездом в Минск. И тогда его мысли вновь и вновь обращались к тому, кто руководил всеми этими страшными людьми, — к Мясникову.

Да, чем дальше, тем больше этот человек превращался для Жданова из политического противника в своего рода личного врага. С тех пор как Жданов оказался во главе сил, борющихся против развертывания большевистской революции на Западном фронте и в Белоруссии, он, затевая ту или иную акцию, первым делом думал: а как воспримет ее этот прапорщик со спокойными карими глазами, какие примет меры? И каждый шаг Мясникова или большевиков — в любой точке и в любой воинской части фронта — он воспринимал как удар, направленный прежде всего против него, против его воли, удар, рассчитанный на его, Жданова, капитуляцию.

Какие планы разгрома большевиков на фронте и в Минске лелеял он еще вчера! Был уверен, что уже сегодня сумеет разогнать Совет, арестовать Мясникова и его подручных, создать перелом и здесь, и повсюду... А на деле гренадеры сидят на фронте целы-невредимы и даже шлют сюда дерзкие телеграммы, бронепоезд движется на Минск, грозя всем расправой, а Мясников, чувствуя приближение помощи, чего доброго, возьмет да и сам перейдет к боевым действиям — нападет на штаб, арестует его, Жданова, разгромит «комитет спасения»...

А Мясников, не подозревая, что является предметом подобных размышлений, в это время чувствовал себя осужденным на самую адскую из казней, на которую только можно обречь руководителя, — на незнание обстановки...

Он все еще ждал нападения врага, потому что был уверен: оно должно быть, не может не быть! Не такие же глупцы этот Жданов или Балуев и Вальтер, думал он, чтобы не воспользоваться нашей слабостью и не попытаться разгромить раньше, чем подойдет подмога... Поэтому он сразу поверил анонимной записке, переданной каким-то казаком одному из патрульных 37-го полка. Поверил и по тревоге поднял все советские войска для отпора врагу, а на следующий день отправил Кривошеина в штаб — заявить протест.

И можно понять, какова был его радость, когда Кривошеий, вернувшись к полудню из штаба фронта, рассказал ему и остальным товарищам, как он, ожидая в приемной Балуева, пока адъютант доложит о нем, вдруг «по какому-то наитию» поднял трубку трезвонившего телефона и услышал голос члена армейского комитета Второй армии большевика Пролыгина, который успел только сообщить, что идет с бронепоездом на помощь Минску и сейчас находится в Негорелом.

— С бронепоездом? — взволнованно переспросил Мясников. — Значит, наши послали сюда бронепоезд?..

— Да, видно, так...

— Ну а ты знаешь, кто этот Пролыгин? Имя это я вроде где-то слышал...

— Да я его встречал раза два, и то мельком, — признался Кривошеий. — Помню, что он тоже гренадер, кажется из Екатеринославского полка, активный большевик... Но убей — не припомню его внешность.

И вдруг Мясников сам вспомнил: ах да, ведь именно эту фамилию назвала Изабелла Богдановна в тот вечер! Сказала, что Пролыгин и Марьин будут провожать ее до станции... Вот совпадение!

В тот же день, 30 октября, часа через два, в Минск вернулся Георгий Соловьев. Он устал, оброс, был весь в грязи, но настроение у него было приподнятое.

— Ну, товарищи, порядок! — радостно сообщил он членам военревкома. — Скоро сюда прибудет достаточно сил, чтобы поставить этих «спасителей революции» на место!

И рассказал о заседании военревкома Второй армии, о создании там Революционного штаба, о решении послать в Минск два полка пехоты, а также бронепоезд и отряд бронеавтомобилей.

— О бронепоезде мы уже имеем сведения, он в Негорелом, — сказал Ландер. — Звонил оттуда этот самый товарищ Пролыгин... Ну как он, справится?

— Я его лично тоже не знаю, — ответил Соловьев. — Но, как видно, Рогозинский и другие товарищи недаром так уверены в нем, — вон ведь допер же с бронепоездом до Негорелого! Стало быть, и сюда дойдет...

— Что ж, будем надеяться на это... — Мясников на минуту задумался, потом с виноватым видом произнес: — Я знаю, товарищ Соловьев, вы устали сверх меры и сейчас вам не мешало бы поспать хорошенько... Но нам надо все время быть в курсе событий на железной дороге, поэтому придется вам сейчас же отправиться на станцию и вместе с Голубевым и Четырбоком постараться добыть сведения о продвижении бронепоезда. Что же касается остальных частей, идущих сюда, то о них, конечно, больше нас будут знать в этом «Ноевом ковчеге», и Алибегов с Перпо сейчас должны любыми путями заставить Жданова и других проговориться, выболтать, как же обстоят дела с этими частями... — Он минуту подумал и вдруг обернулся к Кнорину: — А знаешь, чем мы будем заниматься с тобой тем временем? Будем готовить издание с 1 ноября нашего «Буревестника» под старым названием «Звезда»...

— Ты думаешь, это так важно сейчас? — удивился Ландер.

Но Кнорин уже понял, зачем Мясников задумал это,

— Правильно! — с воодушевлением воскликнул он. — Это очень важно именно сейчас. Ведь в свое время «Звезду» закрыл Керенский, а теперь, когда в этом «комитете спасения» все надеются на победу Керенского под Питером, мы этим шагом говорим: «Нету больше вашего Керенского и не будет! А вот «Звезда» возродилась и будет сиять еще ярче, чем прежде!»

Поскольку военные действия на фронте давно были приостановлены, многие штабные офицеры вызвали в Минск свои семьи, и теперь жили, как в доброе мирное время: утром отправлялись на службу, в обед приходили домой, по вечерам навещали друзей, играли в карты, пили водку или чай из самовара, попутно обсуждая политические события в городе и стране.

Привез в Минск свою семью и Жданов. И сегодня утром, когда он уезжал в штаб, жена его, крупная, большеглазая блондинка, уже знала, что он полон надежд и энергии. Она слепо обожала мужа, считала его выдающимся человеком, а в эти последние дни прониклась верой в то, что именно на его плечи история возложила великую миссию спасения России от грозящей гибели... Но в обед Жданов приехал домой молчаливый и мрачный, время от времени бормоча проклятия и угрозы.

— Что случилось, Беня? — робко спросила жена. Жданов сперва ответил: «Ничего особенного», потом отрывочно и не очень связно все же рассказал ей о провале планов наступления на большевиков, о бронепоезде, идущем к Минску, о трусливом поведении главкома и других штабных офицеров и о нахальстве большевиков, которые, несмотря на свою малочисленность, ведут себя крайне вызывающе, и что не будет ничего удивительного, если они сами перейдут здесь в наступление и начнут арестовывать членов «комитета спасения» и командование фронта...