Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

Водарский минуту шагал по комнате, которая, видимо, была ему и кабинетом, и спальней, потом продолжал:

— Образование... Навыки и знания... Я не хочу преуменьшать их значения, но мы забываем, что они в зерна уже имеются у представителей народа, — мы сами об этом позаботились... Да, они имеются у унтер-офицерского состава, который подбирается из опытных и дельных солдат, все время связан с солдатской массой и знает ее думы и чаяния. Что на унтер-офицерах и держится обучение и воспитание солдат во всех армиях мира — знает каждый грамотный офицер. Унтера отлично знают дисциплинарный и караульный уставы, знают материальную часть оружия, тактику наступательного и оборонительного боя для отдельного бойца и мелких подразделений. А это, батенька, в основе своей и есть то, что в более широком объеме знают офицеры и генералы. Поэтому толковый унтер может командовать и взводом, и ротой, и батальоном, а многие талантливые их представители смогут возглавить даже полки и дивизии... Ведь так же было и во время Французской революции, ведь многие маршалы Наполеона вышли именно из этой среды.

Итак, круг замкнулся, подумал Евгеньев. Все те же доводы, все те же примеры — об отставании нашей авиации, о Французской революции... Остается, чтобы этот полковник сказал еще и о моем долге — внести свою лепту в построение новой армии и нового общества. Но ведь тогда об этом говорил убежденный большевик, один из их вождей, а здесь я беседую с одним из полковников русской армии, отнюдь не большевиком. Что же это получается, а? Что же получается?..

А Водарский тем временем продолжал:

— Вот так-с, поручик. Если вы действительно пришли ко мне как к старшему коллеге и товарищу за советом, то вот вам мои сказ: сегодня правда на стороне солдат и каждый честный офицер, если он действительно заботится о благе родины, должен быть с солдатами и помогать им получше исправить то, что было испорчено нами. Тогда они скорее научатся командовать полками и дивизиями, строить аэропланы и управлять государством...

В это время в сенях послышался топот сапог и голоса людей, потом снова постучались, и вошел Захаркин с каким-то солдатом.

— Борщ и каша хороши, товарищ полковник, — доложил Захаркин. — Солдаты обедают, и мы вам тоже принесли поесть. Разрешите подать, пока борщ горячий?

— Ну что ж, давайте... — сказал Водарский. — А вы, поручик, если хотите вымыть руки, в сенях есть умывальник и полотенце.

Когда Евгеньев вернулся в горницу, на столе стояли два бачка с борщом и кашей и две тарелки; деревянные лежки и нарезанный толстыми ломтями хлеб лежали прямо на чистой скатерти. Захаркин сам налил в тарелки борща, поставил перед гостем и полковником, сказал вежливо: «Угощайтесь» — и направился к двери:

— Ты что, будешь находиться там? — спросил его Водарский.

— А как же, надо быть с солдатами. А вдруг недовольство какое... — ответил тот.

— Ну правильно. Спасибо тебе, иди.

Другой солдат тоже вышел в сени. Водарский, кивнув вслед ему, пояснил:

— В полку отменены денщики для оставшихся офицеров. Но мне лично разрешено иметь «адъютанта». Сапоги он мне не чистит, но полковой комитет обязал его оказывать мне помощь в сдаче белья в стирку, доставке пищи на дом, когда я не могу обедать с солдатами, и в других подобных мелочах, чтобы я «имел возможность уделять больше времени командованию полком»...

После этого они некоторое время молча ели.

— И вот вам еще тема для размышлений, — снова заговорил Водарский. — Этот солдат, Захаркин, — один из тех, кто вместе со мной приказами Временного правительства, ставки, командования фронта и армии были отданы под суд военного трибунала... Что ж, со своей точки зрения, они правы: и я, и полковой комитет, и весь полк отказались выполнить приказ правительства и командования о расформировании, — значит, мы мятежники и должны быть наказаны. И что же? Оказалось, что и правительство, и ставка, и командование фронта и армии бессильны осуществить свои приказы! — Водарский возмущенно фыркнул в усы. — Оказалось, что я, полковник Водарский, сильнее Керенского, сильнее Духонина, Балуева и других вышестоящих лиц, потому что за меня горой стоит не только мой полк, но весь Гренадерский корпус, вся армия, а за ними — нет реальной силы... Не жалкая ли это картина? И разве даже одного примера не достаточно, чтобы оправдать большевиков, которые на днях пинком вышвырнули вон это бессильное и беспомощное «правительство»? А вот их, большевиков, ни жалкими, ни беспомощными не назовешь! Да-с, сударь, я здесь имею дело с их рядовыми представителями и могу заверить вас, что даже они способны на бо-ольшие дела. А что сказать об этом Мясникове, сидящем в Минске? (Евгеньев чуть не поперхнулся, услышав эти слова.) Мне мои комитетчики дают читать его статьи, статьи других минских большевиков в их газете «Буревестник». И, читая, вижу, чувствую, что и Мясников, и его окружение — во! — Полковник сжал кулак, показывая и силу, и единство людей, о которых говорил. — И тогда я начинаю думать об их вождях, что сидят в Петербурге, в частности о Ленине... Не-ет, батенька, это вам не краснобай Керенский; этот знает, что надо делать и как надо делать. Этот не будет издавать приказы, которые заведомо не может выполнить, но уж если издаст — тогда держись! — Водарский помолчал минуту, потом добавил: — И раз я вам сказал столько, скажу и последнее: сдается мне, что у кормила державы нашей встает личность, достойнее которой не было со времен Петра Великого. И, как русский человек, хочу верить, что под его вождением Россия излечится от всех недугов дурного устройства жизни и займет подобающее место в мире...

День, начавшийся для Жданова с такой, в сущности, ничтожной неприятности, как сцена встречи казаков с большевиками-пехотинцами, продолжал приносить ему все новые и уже нешуточные неудачи.

Комиссар Второй армии Гродский так и не удосужился сообщить ему, что же творится на участке Гренадерского корпуса, начала ли эта проклятая немчура свое наступление и если нет, то почему.

Зато неожиданная весть о захвате большевиками бронепоезда и настойчивом продвижении его к Минску ввергла всех в панику. Она нагнала страху не только на начальников станций и военных комендантов, но и на главкома фронта и штабных офицеров, в результате чего ему, Жданову, так и не удалось уговорить их сейчас же начать военные действия в городе.

Вынужденный на время отказаться от своих планов в городе, Жданов решил направить все усилия на то, чтобы задержать продвижение бронепоезда к Минску. Но посланная навстречу поезду делегация в составе полковника Парамонова, председателя «комитета спасения» Колотухина и эсера Злобина вернулась со станции Негорелое ни с чем.