Оливер Боуден - цикл Ассасин. Компиляция. кн. 1-7

Меня это не трогало.

Семнадцатого июня третье сословие проголосовало за объявление себя Национальным учредительным собранием – представительством «народа». Другие сословия оказали частичную поддержку, но главным было не это. Простолюдин впервые обрел голос.

Меня это не трогало.

Король еще пытался остановить их, распорядившись закрыть зал Генеральных штатов, но его усилия были равнозначны попыткам закрыть дверь конюшни, внутри которой находилась взбесившаяся лошадь. Караул, выставленный у дверей зала, не подействовал на «сынов народа» устрашающе. Они собрались в павильоне для игры в мяч. Двадцатого июня Национальное учредительное собрание принесло клятву. [34] Члены Национального учредительного собрания поклялись не расходиться, пока король не признает их и Франция не получит конституцию. Ее назвали «клятвой в зале для игры в мяч». Смешное название, однако поклявшиеся вовсе не были настроены шутить.

Особенно если принять во внимание, что эти люди намеревались создать для Франции новую конституцию. Иными словами, положить конец монархии.

Но меня и это не трогало.

К двадцать седьмому июня нервы короля потихоньку начали сдавать. Париж и другие французские города бурно заявляли о своей поддержке Национального собрания. Тем временем в столицу и Версаль принялись стягивать войска. Напряжение, повисшее в воздухе, можно было резать ножом.

И это тоже меня не трогало.

Разумеется, мне следовало бы вести себя по-другому. Проявить силу характера, отодвинув личные проблемы на задний план. Но факт остается фактом: я этого не смогла.

Не смогла из-за гибели отца. В мою жизнь снова вернулось горе – большой темный зверь, поселившийся внутри меня. Горе будит меня по утрам, сопровождает на протяжении дня и не дает спать по ночам, питая чувство вины и раскаяния.

Столько лет я была для отца источником огорчений. Меня подло лишили возможности стать дочерью, какую он заслуживал.

Пустота в наших парижском и версальском домах вторит пустоте в моих мыслях. Я сейчас нахожусь в Париже. Оливье пишет мне из Версаля дважды в неделю. Озабоченность и растерянность старшего дворецкого возрастает с каждым днем. Слуги и служанки уходят, а заменить их некем. Впрочем, меня не трогает и это.

В парижском особняке я запретила прислуге заходить в мои комнаты. Ночами я крадучись брожу по нижним этажам, не желая никого видеть. Подносы с едой и письмами мне оставляют за дверью. Иногда я слышу, как служанка перешептывается с горничной. Представляю, какие небылицы они выдумывают про меня. Ну и пусть.

За это время мистер Уэзеролл написал мне несколько писем. Среди прочего его интересовало, навещала ли я Арно в Бастилии (Арно находится там по подозрению в убийстве моего отца) и предпринимаю ли я какие-либо шаги для вызволения молодого человека из тюрьмы.

Надо бы ответить мистеру Уэзероллу, написать ему, что никаких шагов я не предприняла. Вскоре после убийства отца я вернулась в наш версальский замок, прошла в кабинет и обнаружила письмо, подсунутое под дверь, в котором говорилось следующее:

Великий магистр Де Ла Серр!

Я узнал от своих агентов, что в нашем ордене есть некто, плетущий заговор против вас. Умоляю вас: нынче вечером, во время посвящения и после него, будьте начеку. Не доверяйте никому, даже тем, кого вы называете друзьями.

Да направит вас отец понимания.

Я написала Арно, заявив, что это он несет ответственность за убийство моего отца. В том же письме я написала, что более не желаю его видеть. Написала, но письмо не отправила.

Мои чувства к нему напоминали гноящуюся рану. Вместо друга детства и возлюбленного, каким он был для меня в минуты нашей последней встречи, я видела злоумышленника. «Бедного сиротку», втершегося к отцу в доверие, завоевавшего его любовь, чтобы в тот майский вечер стать соучастником убийства.

Арно сейчас в Бастилии. Прекрасно. Надеюсь, он там заживо гниет.

С потерей ноги мистеру Уэзероллу стало тяжело перемещаться на большие расстояния. К тому же место, где стояла хижина Жака, находилось за пределами угодий Королевского дома. Ученицам запрещалось гулять в тех местах. По сути, это был участок леса, за которым особо не следили. Для человека на костылях это представляло дополнительные трудности.

И тем не менее, когда я приезжала, мистер Уэзеролл охотно соглашался прогуляться со мной. Возможно, нам обоим доставляло удовольствие вдруг заметить среди деревьев оленей, внимательно и пугливо наблюдающих за нами. А может, полянка, пятнистая от солнца, и ствол поваленного дерева были не только местом отдыха, но и напоминанием о годах наших упражнений.

Сегодня утром мы отправились на ту полянку. Достигнув ствола, мистер Уэзеролл благодарно вздохнул и сел, освободив здоровую ногу от непомерного груза. Неудивительно, что меня захлестнула волна тоски по прежним временам, когда мои дни заполняли уроки фехтования и игры с Арно. Дни, когда мама была жива.

Я скучала и по ней, и по отцу. Ужасно скучала.

– Значит, Арно должен был доставить письмо? – помолчав, спросил мистер Уэзеролл.

– Нет, он должен был вручить письмо отцу. Оливье видел его с письмом в руках.

– Выходит, должен был вручить, но не вручил. Что ты думаешь по этому поводу?

– Я думаю, что меня предали, – недрогнувшим голосом ответила я.

– Считаешь, это письмо могло спасти твоего отца?

– Возможно.

– И потому ты молчала о таком «пустяшном» деле, как нынешнее пребывание твоего дружка в Бастилии?

Я молчала. Мне было нечего сказать. Мистер Уэзеролл подставил лицо солнечному лучу, пробившемуся сквозь листву, и закрыл глаза. Свет играл на его бакенбардах и морщинистых веках. Он жадно впитывал этот день и почти блаженно улыбался. Затем, кивком поблагодарив за эти минуты тишины, мистер Уэзеролл протянул руку, сказав:

– Позволь мне еще раз взглянуть на послание.

Я полезла в камзол за письмом.

– Как по-вашему, кто этот Л.?

Мистер Уэзеролл перечитал письмо и вернул мне.

– Вы не ответили, – напомнила ему я.

– Единственный, кто мне приходит на ум, – это наш друг месье Кретьен Лафреньер.

– Но же во́рон.

– Может, пора отказаться от теории, что во́роны плели заговор против твоих родителей?

Я задумалась о его словах.

– Пока я склоняюсь к мнению, что кто-то из них действительно плел заговор против родителей.

Мистер Уэзеролл усмехнулся и почесал бороду:

– Верно. В письме упоминается «некто». Однако, насколько мы знаем, еще никто не заявил о своих притязаниях на титул великого магистра.

– Пока, – тихо добавила я.

– В этом-то и вся соль, Элиза. Великим магистром теперь являешься ты.