Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

— Сеньор! Теперь вы можете путешествовать бесплатно по всей республике. Хуан Альгомеро к вашим услугам.

В дальнем конце вагона сидел офицер в новеньком мундире, с саблей на боку. Он заявлял, что направляется на фронт, чтобы сложить там голову за отечество. Весь его багаж состоял из четырех деревянных клеток с жаворонками. Невдалеке от него сидели двое мужчин с полотняными мешками в руках, внутри которых что-то шевелилось и клохтало. Как только поезд тронулся, мешки были развязаны, и из них выскочили два здоровенных петуха, которые начали расхаживать по полу, подбирая крошки и окурки. Владельцы принялись выкрикивать: «Сеньоры! Бой петухов, бой петухов! Ставьте пять песо на этого прекрасного, храброго петуха! Пять песо, сеньоры!» Мужчины сразу оставили свои места и начали проталкиваться поближе к петухам. Все согласны были заплатить требуемые деньги. Через десять минут владельцы петухов, встав на колени, уже выпускали птиц друг на друга. И в то время как поезд шел вперед, покачиваясь из стороны в сторону, летя в пропасти и тяжело поднимаясь на крутые склоны, в проходе нашего вагона катался клубок перьев и блестящих стальных шпор.

Когда бой закончился, на середину вышел одноногий юноша и сыграл «Свистуна Руфуса» на жестяной дудочке. У кого-то оказалась кожаная бутылка tequila, к которой мы все приложились по очереди. В одном конце вагона закричали: «Vámonos a bailar! Давайте танцевать!» И через мгновенье пять пар — конечно, все мужчины — уже отплясывали тустеп. Слепому старику крестьянину помогли встать на сиденье, и он дрожащим голосом пропел длиннейшую балладу о подвигах великого генерала Макловио Эррера. Все, притихнув, внимательно слушали и бросали медяки в сомбреро старика. Изредка до нас доносилось пение солдат, ехавших впереди на крышах вагонов, и звуки выстрелов, когда солдаты открывали стрельбу по койоту, пробиравшемуся в кустах мескита. Тогда в нашем вагоне все тоже бросались к окнам, выхватывали револьверы и принимались рьяно палить по зверю.

Весь день мы медленно подвигались, к югу; лучи вечернего солнца обжигали нам лица. Почти каждый час мы останавливались на какой-нибудь станции, разрушенной до основания снарядами той или другой армии за три года революции; тут наш поезд осаждали бесчисленные продавцы папирос, фисташек, молока, camotes и tamales, завернутых в листья кукурузы. Старухи, судача меж собой, выходили из вагона, раскладывали костры и кипятили кофе. Присев на корточки у костров, они курили папиросы, свернутые из листьев кукурузы, и рассказывали друг другу бесконечные любовные истории.

Был уже поздний вечер, когда мы наконец прибыли в Хименес. Я протолкался сквозь густую толпу горожан, высыпавших встречать поезд, прошел мимо факелов, пылавших над лотками со сладостями, и направился по улице, где гуляли под руку пьяные солдаты и накрашенные женщины, к гостинице доньи Луисы. Гостиница оказалась запертой. Я постучал в дверь. Открылось небольшое окошечко, и из него высунулась седая голова древней старухи. Посмотрев на меня сквозь очки в стальной оправе, старуха проворчала: «Ну, тебя, кажется, можно впустить!» Загремели железные засовы, и дверь открылась. Предо мной предстала сама донья Луиса с огромной связкой ключей на кожаном поясе. Она тащила за ухо здоровенного китайца, осыпая его отборной испанской бранью.

— Chango! — кричала она. — Как ты смеешь говорить гостю, что у нас нет больше горячих лепешек? А почему ты не зажарил больше? Собирай свои грязные тряпки и уходи вон отсюда, скотина!

Еще раз сильно дернув свою жертву за ухо, она отпустила его.

— Черт бы побрал этих проклятых язычников! — заявила она по-английски. — Грязные нищие! Чтобы мне дерзил какой-то паршивый китаец, который живет целый день на горсти риса!

Указав на дверь, она с виноватой улыбкой сказала:

— Сегодня тут шляется столько пьяных генералов, что мне пришлось запереть дверь. Я не хочу, чтобы ко мне заходила всякая… мексиканская сволочь!

Донья Луиса — маленькая толстая старуха. Она американка, и ей лет восемьдесят с лишним. Она живет в Мексике уже сорок пять лет. Лет тридцать назад, когда умер ее муж, она открыла гостиницу при станции. Война или мир — для нее все равно. Над дверью у нее развевается американский флаг, и в своем доме она никому не позволяет хозяйничать. Когда Паскуаль Ороско взял Хименес, его пьяные солдаты совсем терроризировали жителей. Сам Ороско — непобедимый, свирепый Ороско, для которого убить человека пустяк, в компании двух офицеров и нескольких женщин подошел к дверям гостиницы в стельку пьяный. Донья Луиса — одна — заслонила дверь и, потрясая кулаком перед лицом Ороско, закричала:

— Паскуаль Ороско! Забирай свою беспутную компанию и убирайся отсюда! Я пускаю в свою гостиницу только приличных людей!

И Ороско ушел…

Я бродил по длинной, невероятно запущенной улице, которая ведет в город. Проехала конка, запряженная одним мулом и набитая подвыпившими солдатами. Мимо проносились открытые коляски, в которых сидели офицеры с женщинами на коленях. Под пыльными голыми деревьями аламо в каждом окне торчала сеньорита; внизу, закутавшись в плед, стоял ее caballero. Фонарей не было. Ночь была сухая, холодная и полная неуловимой экзотики: во мраке бренчали гитары, слышался смех, обрывки песен и тихий шепот; с дальних улиц доносились крики. Изредка из тьмы появлялись группы пехотинцев или отряды всадников в высоких сомбреро и серапе, наброшенных на плечи, и тут же снова растворялись в ней, — всего вероятнее, происходила смена караулов.

Когда я проходил по тихому кварталу вблизи арены, где не было домов, я заметил автомобиль, мчавшийся из города. Навстречу ему скакал всадник, и когда он подъехал ко мне, фары машины осветили меня и всадника, молодого офицера в широкополой шляпе. Заскрипели тормоза, автомобиль остановился, и сидевший в нем закричал:

— Alto ahí! [63]

— Кто говорит? — спросил всадник, поднимая своего коня на дыбы.

— Я, Гусман! — И из автомобиля выскочил человек, оказавшийся на свету толстяком мексиканцем со шпагой на боку.

— Cómo le va, mi capitán? [64]

Офицер мгновенно соскочил с лошади. Они обнялись, хлопая друг друга по спине обеими руками.

— Прекрасно! А вы? Куда едете?

— К Марии.

Капитан расхохотался.

— Не советую, — сказал он. — Я сам собираюсь поехать к Марии, и если застану вас там, то застрелю на месте.

— Но я все-таки поеду. Я стреляю не хуже вас, сеньор.

— Но согласитесь, — сказал капитан кротко, — что нам обоим там делать нечего!

— Несомненно!

— Oiga! — крикнул капитан своему шоферу. — Поверни машину так, чтобы свет падал ровно вдоль тротуара… А теперь мы разойдемся на тридцать шагов и станем спиной друг к другу, пока ты не сосчитаешь до трех. Потом кто из нас первый прострелит другому шляпу, тот и будет победителем…