Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

Оба вынули огромные револьверы и начали быстро вращать барабаны.

— Listo! Готов! — закричал всадник.

— Быстрей, быстрей! — сказал капитан. — Мешать любви всегда опасно.

Спина к спине, они начали расходиться.

— Раз! — крикнул шофер.

— Два!

При дрожащем, неверном свете фар толстяк вдруг круто повернулся на каблуках, рука его мелькнула в воздухе, и в густой ночной тишине прогрохотал выстрел, широкополая соломенная шляпа всадника, который еще не повернулся, смешно запрыгала в десяти шагах от него. Всадник повернулся как ужаленный, но капитан уже садился в автомобиль.

— Bueno! [65]— весело закричал он. — Я победил. До завтра, amigo!

Автомобиль рванул и скрылся в темноте. Всадник медленно направился к тому месту, где лежала его шляпа, поднял ее и начал осматривать. С минуту он стоял, о чем-то раздумывая, затем неторопливо подошел к своему коню, спокойно сел в седло и уехал. Я уже шел своей дорогой…

На площади полковой оркестр играл «Эль Пагаре» — песню, которой начался переворот Ороско. Это была пародия, в которой рассказывается о том, как Мадеро, сделавшись президентом, тотчас потребовал выплаты своей семье военных издержек в сумме семисот пятидесяти тысяч долларов. Песня эта пронеслась по всей республике, как лесной пожар, и потребовалось вмешательство полиции и военных властей, чтобы запретить ее. «Эль Пагаре» даже до сих пор в большинстве революционных кругов считается запретной, и я слыхал, что за нее расстреливали, но в Хименесе в то время господствовала полная свобода. Кроме того, мексиканцы, не в пример французам, совершенно равнодушно относятся ко всяческим символам. Смертельно ненавидящие друг друга противники пользуются одним и тем же флагом; почти в каждом городе на площади до сих пор стоят статуи Порфирио Диаса; даже в кругу офицеров на фронте мне часто приходилось пить из стакана с изображением бывшего диктатора, а революционные солдаты сплошь и рядом носят мундиры федералистов.

Но «Эль Пагаре» — удивительно четкая, бойкая мелодия, и при свете сотен электрических лампочек, висевших на проволоке, по площади ритмично двигались два огромных круга. В наружном, группами по четыре, шагали мужчины, по большей части солдаты. Во внутреннем, в противоположную сторону, двигались девушки, взявшись под руку. Гуляющие осыпали друг друга конфетти. При этом не разговаривали, не останавливались, но стоило девушке приглянуться мужчине, он совал ей в руку любовную записочку, и если и он нравился ей, она отвечала ему улыбкой. Так завязывалось знакомство. А потом девушка как-нибудь сообщит caballero свой адрес, за этим последуют длинные разговоры в темноте у ее окна, а потом они станут любовниками. Передача записочек — очень щекотливое дело. Каждый мужчина вооружен и ревниво охраняет свою девушку. Передать записочку чужой возлюбленной значит рисковать жизнью… Толпа весело двигалась в такт пьянящей музыке.

За площадью чернели руины магазина Маркоса Рассека, который эти солдаты разграбили всего две недели назад, а по другую сторону среди огромных деревьев и фонтанов возвышался древний розовый собор, где над входом сверкала ярко освещенная вывеска из железа и стекла: «Санто-Кристо де Бургос».

Здесь, у края площади, я заметил пятерых американцев, сбившихся в кучку на скамье. Они были оборваны до невероятности — все, кроме одного, худощавого юноши в крагах и мундире федерального офицера, на голове у него была мексиканская шляпа без тульи. Из дыр в башмаках вылезали пальцы, лишь у двоих на ногах было что-то похожее на носки, все были небриты. Один из них, совсем еще мальчик, носил руку на перевязи из рваного одеяла. Они с радостью подвинулись, давая мне место на скамейке, потом окружили меня, восторженно крича, как все-таки хорошо, когда встречаешь еще одного американца среди всех этих «проклятых мексикашек».

— А что вы, ребята, делаете здесь? — спросил я.

— Мы солдаты наживы! — сказал парнишка с раненой рукой.

— Как же… — прервал его другой. — Солдаты!

— Дело вот в чем, — начал юноша с военной выправкой. — Мы сражались все время в Сарагосской бригаде… принимали участие в бою при Охинаге и так далее. А теперь Вилья вдруг издает приказ уволить всех американцев из армии и отправить их к границе. Вот какая чертовщина!

— Вчера вечером нас почетным образом уволили из армии и выбросили из бараков, — сказал рыжий солдат с одной ногой.

— И нам негде ночевать и нечего жрать, — вставил свое слово парень небольшого роста с серыми глазами, которого все величали «майором».

— Ты не вздумай еще попрошайничать у земляка! — с возмущением сказал солдат. — Разве нам не выдадут утром по пятьдесят мексиканских долларов?

Мы на время прервали беседу и отправились в ближайший ресторанчик. По возвращении я спросил их, что они намерены делать.

— Мне подавай только Соединенные Штаты! — сказал красивый смуглый ирландец, который до сих пор хранил молчание. — Я вернусь обратно во Фриско и буду опять работать шофером. Надоели мне эти черномазые мексиканцы, их дрянная жратва и их драки.

— Меня два раза с почетом увольняли из армии Соединенных Штатов, — гордо сказал юноша с военной выправкой. — Я участвовал в испанской войне. Я единственный солдат среди этого сброда. — Его товарищи насмешливо усмехнулись и выругались. — Пожалуй, я снова пойду в армию, когда доберусь до границы.

— Мне это не подходит, — сказал одноногий. — Меня обвиняют в двух убийствах. Но, клянусь богом, все было подстроено, а я ни в чем не виноват. Но бедняку в Штатах не верят. Если меня не тянут в тюрьму по ложному обвинению, то сажают туда за «бродяжничество». А какой я бродяга, — добавил он горячо, — я рабочий человек, труженик, только никак не могу получить работу.

«Майор» повернул к нему жестокое лицо и жестокие глаза.

— Я бежал из исправительной колонии в Висконсине, — сказал он, — и в Эль-Пасо меня ждут фараоны. Мне всегда хотелось убить кого-нибудь из револьвера, и мне удалось это в Охинаге, но мне еще мало. Говорят, что нас не отправят за границу, если мы станем мексиканскими подданными. Я хочу завтра подписать прошение.

— Черта с два ты это сделаешь! — закричали его товарищи. — Это уже подлость. А вдруг Штаты объявят интервенцию, и тогда тебе придется стрелять в своих. Я ни за что на свете не согласился бы стать мексикашкой.

— А это легко поправить, — сказал «майор». — Когда для меня придет время вернуться в Штаты, я уеду туда под другим именем. Я буду жить здесь только до тех пор, пока не накоплю денег, чтобы вернуться на родину, в Джорджию и открыть фабрику с применением детского труда.

Другой вдруг заплакал.

— Мне прострелили руку во время боя в Охинаге, — всхлипнул он, — а теперь меня вышвыривают вон без гроша за душой, а я не могу работать. Когда я доберусь до Эль-Пасо, полиция арестует меня, и мне придется писать отцу, чтобы он приехал за мной и увез домой, в Калифорнию. Я сбежал оттуда в прошлом году, — пояснил он.