Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

На рассвете, когда низкие серые домишки и покрытые пылью деревья были еще объяты ночным холодом, мы хлестнули наших мулов и, прогрохотав по неровным мостовым Хименеса, выехали за город. Несколько солдат, до самых глаз закутанные в серапе, дремали возле своих фонарей. В канаве спал пьяный офицер.

Мы ехали в древней двуколке со сломанным дышлом, которое было связано проволокой. Упряжь состояла из кусков старого железа, ремней и веревок. Мы с Антонио сидели рядом на сиденье, а у наших ног клевал носом смуглый серьезный юноша по имени Примитиво Агулар. Мы наняли Примитиво, чтобы он открывал и закрывал ворота по дороге, подвязывал упряжь, когда она будет рваться, и по ночам сторожил двуколку и мулов, — по слухам, дороги кишели бандитами.

Мы проезжали по обширной плодородной равнине, прорезанной оросительными каналами, по сторонам которых высились ряды огромных деревьев аламо, безлиственных и серых, как пепел. Накаленное добела солнце слепило глаза, как жерло топки, над уходящими вдаль голыми полями поднимался легкий туман. Мы двигались, окруженные клубами белой пыли.

Мы сделали остановку возле церкви асиенды Сан-Педро, где долго торговали у старика пеона мешок кукурузы и соломы для мулов. В стороне от дороги, посреди рощи зеленых ив, виднелось изящное розовое здание.

— Что там такое?

— А ничего. Просто мельница, — сказал Антонио.

Обедали мы в бедной хижине с выбеленными стенами и земляным полом, принадлежавшей пеону с другой асиенды, название которой я забыл, но которая раньше принадлежала Луису Террасасу. Она была конфискована и теперь составляла собственность конституционного правительства. А на ночь мы разбили лагерь возле оросительного канала, вдали от какого бы то ни было жилья, в самом сердце бандитского царства.

После ужина, состоявшего из рубленого мяса с перцем, лепешек, бобов и черного кофе, мы с Антонио принялись инструктировать Примитиво. Он должен был стоять на часах с револьвером в руках неподалеку от костра и, чуть что, немедленно разбудить нас. Он ни в коем случае не должен был засыпать. Мы застрелим его, если он заснет. Примитиво очень серьезно произнес: «Sí, señor!» [68]— широко раскрыл глаза и сжал в руке револьвер. Завернувшись в одеяла, мы с Антонио легли спать у костра.

Я, должно быть, сразу заснул, потому что, когда, приподнявшись, Антонио разбудил меня, мои часы показывали, что прошло всего полчаса. Из темноты, где на посту должен был стоять Примитиво, доносился громкий храп. Лейтенант направился туда.

— Примитиво! — окликнул он спящего.

Никакого ответа.

— Примитиво, болван, вставай!

Наш часовой зашевелился, перевернулся на другой бок и продолжал сладко храпеть.

— Примитиво! — закричал Антонио и пнул его ногой.

Спящий даже не шевельнулся.

Тогда Антонио отступил немного назад и так ударил спящего ногой в спину, что тот отлетел на несколько шагов в сторону. Тут Примитиво проснулся. Он ловко вскочил на ноги. Размахивая револьвером, он закричал:

— Quén vive?

На другой день плодородная равнина кончилась. Мы въехали в пустыню и начали кружить по пологим песчаным холмам, заросшим черным мескитом, среди которого изредка встречались кактусы. По сторонам дороги стали попадаться зловещие деревянные кресты, которые крестьяне ставят в том месте, где был найден труп человека, погибшего насильственной смертью. На горизонте теснились лиловые горы. Направо, в конце обширной сухой долины, виднелись белые, зеленые и серые строения похожей на город асиенды. Час спустя мы проехали мимо одного из тех огромных, обнесенных каменной стеной ранчо, которых столько затеряно среди холмов этой беспредельной пустыни. Высоко над головой в безоблачном зените сгустилась ночь, но горизонт все еще горел ярким светом; затем день вдруг погас, и на высоком небосводе мгновенно высыпали звезды. Мулы бежали легкой рысью. Антонио и Примитиво скрипучими мексиканскими голосами, напоминающими пиликанье на скрипке с изношенными струнами, напевали «Эсперансу». Стало холодно. На многие мили вокруг расстилалась спаленная земля, страна смерти. Прошло уже много часов с тех пор, как мы миновали последнее жилье.

Антонио уверял, что где-то впереди должен быть родник. Но к полуночи наша дорога неожиданно исчезла в густой чаще мескита. Очевидно, в темноте мы где-то свернули с большой дороги. Было уже поздно, мулы были вконец измучены. Ничего больше не оставалось, как разбить «сухой лагерь», так как воды поблизости, насколько мы знали, не было.

Когда мы выпрягли мулов и разложили костер, в густой чаще мескита послышались осторожные, крадущиеся шаги. Затем они затихли. Танцующее пламя нашего костра освещало небольшой круг, радиусом шагов в десять, дальше был полный мрак. Примитиво попятился и спрятался за двуколку. Антонио вынул револьвер, и мы застыли на месте. Снова послышались шаги.

— Кто идет? — крикнул Антонио.

Раздался какой-то шорох, затем чей-то голос несмело спросил.

— Вы какой партии?

— Мадеристы! — крикнул Антонио. — Идите!

— A pacíficos ничего не грозит? — продолжал спрашивать невидимка.

— Даю вам слово, что нет, — закричал я. — Выходите, чтобы мы могли на вас посмотреть.

И тотчас на границе света показались две смутные тени. Они двигались совершенно беззвучно. Когда они подошли ближе, мы увидели двух пеонов, закутанных в рваные одеяла. Один — сгорбленный, морщинистый старик в самодельных сандалиях, в штанах, висевших клочьями на его исхудалых ногах; другой — очень высокий босоногий юноша, с лицом настолько простым и бесхитростным, что его можно было принять за дурачка. Они подходили к нам, дружелюбно протягивая нам руки, светясь солнечной радостью и детским любопытством. Мы по очереди пожали им руки, приветствуя их с изысканной мексиканской вежливостью.

— Добрый вечер, друг. Как поживаете?

— Очень хорошо, gracias [69]. А вы?

— Хорошо, gracias. А ваши родные?

— Ничего, спасибо. А ваши?

— Ничего, спасибо. Какие у вас здесь новости?

— Nada — нет никаких. А у вас?

— Нет никаких. Садитесь.

— Спасибо. Я постою.

— Садитесь, садитесь!

— Очень вам благодарны. Извините нас на минутку.

Они улыбнулись и опять скрылись в чаще. Через минуту они вернулись, неся большие охапки сухих веток для нашего костра.

— Мы — ранчеро, — сказал старик, кланяясь. — У нас есть козы, и наши хижины — к вашим услугам; найдется место и корм и для ваших мулов. Наши ранчито совсем тут близко, за чащей. Мы очень бедные люди, но все-таки надеемся, что вы окажете нам честь и воспользуетесь нашим гостеприимством.

От нас требовался неимоверный такт.

— Мы вам очень благодарны, — вежливо ответил Антонио, — но, к сожалению, мы очень спешим и должны выехать на рассвете. Нам неудобно беспокоить ваши семьи в такую пору.