Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

В третьем поезде был наш вагон, специально отведенный для корреспондентов, фотографов и кинооператоров. Наконец мы добрались до своих коек, своих вещей и до своего любимого повара-китайца. Наш вагон поставили в тупике неподалеку от станции. И когда мы, измученные жарой, пылью и усталостью, наконец удобно расположились в нем, по всем рядам стала рваться шрапнель — стреляли федералисты из Торреона. В это время я стоял в дверях вагона, но, услышав пушечный выстрел, не обратил на него никакого внимания. Вдруг я заметил в воздухе какой-то предмет, похожий на большого жука, за которым тянулся дымовой хвост. Он со свистом пронесся мимо нашего вагона и шагах в сорока с леденящим трах! — ви-и-и-йя! — взорвался среди деревьев, где расположились лагерем кавалеристы со своими женами. Человек сто бросились к своим лошадям и в панике поскакали в сторону равнины, женщины кинулись за ними. Убило двух женщин и лошадь. Одеяла, пищевые припасы, винтовки — все было в панике забыто. Трах! — ви-и-и-й-я! — новый взрыв по другую сторону вагона. Теперь уже совсем рядом. Позади нас, на путях, двадцать длинных поездов, наполненных визжащими женщинами, пытались одновременно выехать со станции — истерично завывали гудки. Разорвалось еще два неприятельских снаряда, а потом мы услышали, как загремел в ответ «Эль Ниньо».

Обстрел оказал на корреспондентов и журналистов совсем особенное действие. Как только разорвался первый снаряд, кто-то достал фляжку с виски — совершенно по собственному побуждению, и мы пустили ее вкруговую. Никто ничего не говорил, но каждый, когда подходила его очередь, отхлебывал порядочный глоток. Всякий раз, как взрывался снаряд, мы вздрагивали и пригибались, но потом привыкли. Затем мы начали поздравлять друг друга и самих себя с тем, что мы такие храбрецы: вот спокойно сидим в вагоне под артиллерийским обстрелом! Наша храбрость возрастала по мере того, как виски убавлялись, а выстрелы становились все реже и, наконец, прекратились совершенно. Об обеде все забыли.

Вспоминаю, что вечером два воинственных англосакса, стоя в дверях вагона, осыпали проходящих мимо солдат насмешками и самой отборной руганью. Кроме того, мы перессорились между собой, и один корреспондент чуть не задушил «слюнявого дурня» с киноаппаратом. А поздно ночью мы с жаром убеждали двоих из нашей компании не ходить в разведку к занятому федералистами Торреону, раз им неизвестен пароль.

— А ну, чего тут бояться? — кричали они. — У всех этих грязных мексикашек нет храбрости ни на грош! Один американец может уложить пятьдесят мексиканцев! Вы что, не видели, как они удирали сегодня, когда в роще стали падать снаряды? А вот мы — ик! — спокойно сидели в вагоне…

Когда в Хуаресе был подписан мирный договор {24} , которым закончилась революция 1910 года, Франсиско Мадеро проследовал на юг к городу Мехико. Повсюду он выступал перед толпами полных энтузиазма и торжествующих пеонов, которые приветствовали его как освободителя.

В Чиуауа он произнес речь с балкона губернаторского дворца. Когда он заговорил о тяготах, которые пришлось перенести кучке людей, навсегда свергнувших диктатуру Диаса, о принесенных ими жертвах, голос его прервался от волнения. Обернувшись назад, он притянул к себе высокого бородатого человека внушительной внешности и, обняв его за плечи, сказал со слезами на глазах:

— Вот — хороший человек! Любите и почитайте его всегда.

Это был Венустиано Карранса, человек, чья жизнь была отдана служению высоким идеалам; крупный помещик, происходивший от испанских завоевателей, унаследовавший от своих предков огромные поместья, он принадлежал к тем мексиканским аристократам, которые, подобно Лафайету и еще некоторым вельможам во времена французской революции 1789 года, душой и телом отдались борьбе за свободу. Когда началась революция Мадеро, Карранса принял в ней участие поистине средневековым образом. Он вооружил пеонов, работавших в его обширных поместьях, и отправился с ними на войну, словно какой-нибудь феодальный сеньор, а когда революция победила, Мадеро назначил его губернатором штата Коагуила.

Когда Мадеро был убит в столице и Уэрта, объявив себя президентом, разослал циркулярное письмо губернаторам штатов, требуя от них признания новой диктатуры, Карранса отказался даже ответить на письмо, заявив, что он не желает иметь дела с убийцей и узурпатором. Он обратился с призывом к мексиканскому народу взяться за оружие, объявил себя «Первым вождем» революции и призвал всех друзей свободы объединиться вокруг него. Затем он выступил из столицы штата на фронт, где принимал участие в первых сражениях у Торреона.

Спустя некоторое время Карранса перебросил свои войска из Коагуилы, где кипели события, через всю республику в штат Сонору, где не было никаких событий. Вилья вел бои в штате Чиуауа, Урбина и Эррера — в Дуранго; Бланко и другие в Коагуиле, а Гонсалес — близ Тампико. Во времена больших общественных потрясений неизбежно начинается грызня из-за будущих выгод. Среди военных руководителей, однако, таких разногласий не было; незадолго до битвы за Торреон независимые партизанские руководители единогласно избрали Вилью главнокомандующим армией конституционалистов — событие, неслыханное в истории Мексики. Но в Соноре Майторена и Пескьера уже грызлись между собой из-за вопроса, кому быть губернатором штата, и угрожали друг другу восстанием. Говорили, что Карранса двинул свои войска на запад, чтобы разрешить этот спор. Однако такое объяснение представляется маловероятным.

По другой версии, Карранса намеревался обеспечить для конституционалистов морской порт на западе и хотел разрешить земельный вопрос для индейцев йяки; а кроме того, в тихой обстановке сравнительно мирного штата ему было легче организовать временное правительство новой республики. Он оставался там шесть месяцев, по-видимому совершенно ничего не предпринимая, держа в бездействии шеститысячную боевую армию, посещая банкеты и бои быков, устанавливая и празднуя бесчисленные новые праздники и обращаясь с воззваниями к народу. Его армия, в два-три раза превосходившая численностью павшие духом гарнизоны Гайямаса и Масатлана, осаждала эти города весьма лениво. Масатлан, если не ошибаюсь, пал совсем недавно, и Гайямас тоже. Всего несколько недель назад временный губернатор Майторена угрожал контрреволюцией генералу Альвардо, главнокомандующему Соноры, потому что тот отказывался гарантировать губернатору безопасность, — другими словами, он собирался свергнуть революционный режим, так как ему было неуютно в губернаторском дворце Эрмосильо. В течение всего этого времени, насколько мне известно, земельный вопрос ни разу не обсуждался. Индейцы племени йяки, экспроприация земель которых является самым черным пятном во всей черной истории правления Диаса, не получили ничего, кроме туманных обещаний. И все-таки это племя целиком стало на сторону революции. Однако несколько месяцев спустя большинство индейцев вернулось к своим семьям и опять начало безнадежную борьбу с белым человеком.