Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

— Соединенным Штатам я заявил, что дело Бентона их не касается. Бентон был британским подданным. Я дам ответ посланцам Великобритании, когда они явятся ко мне с представлением от их правительства. Почему их ко мне не присылают? Англия в настоящее время имеет своего посла в Мехико, который принимает приглашения Уэрты на обед, снимает перед ним шляпу и пожимает ему руку! Когда был убит Мадеро, иностранные державы сразу слетелись сюда, как коршуны на труп, и стали выслуживаться перед убийцей, потому что у них была здесь горсточка подданных, мелочных торгашей, занимавшихся грязной коммерцией.

Первый вождь закончил свою речь так же внезапно, как и начал, с тем же застывшим выражением на лице, но он все время сжимал и разжимал кулаки и кусал усы. Фабела поспешно направился к двери.

— Господа очень благодарны вам за прием, — нервно сказал он. Но дон Венустиано не обратил на него внимания. Он вдруг заговорил опять, и голос его стал громче и резче.

— Эти трусливые державы думали обеспечить себе преимущества, поддерживая правительство узурпатора. Но быстрое наступление конституционалистов показало им, что они ошиблись, и сейчас они очутились в затруднительном положении.

Фабела явно нервничал.

— Когда начнется кампания у Торреона? — спросил он, пытаясь переменить тему разговора.

— Убийство Бентона произошло из-за злобного нападения врага революционеров на Вилью, — рявкнул Первый вождь, говоря все громче и быстрее, — и Англия, эта мировая зачинщица ссор и драк, не находит возможным иметь с нами дело, боясь унизить себя посылкой своего представителя к конституционалистам, и вот она попыталась использовать Соединенные Штаты в качестве своего орудия. Позор Соединенным Штатам, — вскричал Карранса, потрясая кулаками, — что они позволили себе вступить в союз с этими бесчестными державами!

Несчастный Фабела сделал еще одну попытку запрудить опасный поток. Но Карранса шагнул вперед и, подняв руку, закричал:

— Вот что скажу я вам: если Соединенные Штаты решатся на интервенцию, воспользовавшись этим ничтожным поводом, их интервенция не даст им того, на что они рассчитывают, но вызовет войну, которая, помимо других последствий, породит глубокую ненависть между Соединенными Штатами и всей Латинской Америкой, ненависть, которая подвергнет опасности все политическое будущее Соединенных Штатов!

Его речь прервалась на высокой ноте, как если бы что-то внутри него внезапно ее оборвало. Я попытался убедить себя, что слышал речь пробужденной Мексики, обрушивающейся на своих врагов, но нет — это говорил дряхлый старик, уставший и раздраженный.

Мы вышли на солнечный свет, и сеньор Фабела взволнованно стал убеждать меня не писать о том, что услышал, или, во всяком случае, показать ему то, что я напишу.

Я оставался в Ногалесе еще два дня. На следующий день после интервью лист бумаги, на котором были напечатаны на машинке мои вопросы, был мне возвращен; ответы были написаны пятью различными почерками. Корреспонденты пользовались в Ногалесе большим почетом. Члены кабинета Временного правительства обходились с ними весьма любезно, однако им почему-то никак не удавалось добраться до Первого вождя. Я неоднократно пытался получить от членов кабинета хотя бы малейшее разъяснение того, как они собираются разрешить те важные вопросы, которые привели к революции, но у них, казалось, не было никаких планов, кроме образования Временного правительства. Во время многочисленных бесед с ними я ни разу не подметил хотя бы проблеска сочувствия к угнетенным пеонам или понимания их положения. Время от времени мне приходилось быть свидетелем ссор из-за постов в новом правительстве Мексики. Имя Вильи почти никогда не упоминалось, а если и упоминалось, то следующим образом:

«Мы не сомневаемся в лояльности Вильи и его готовности выполнять приказы».

«Как военный, Вилья сделал многое, этого отрицать нельзя. Но он не должен вмешиваться в дела правительства, потому что, как вы знаете, Вилья всего лишь невежественный пеон».

«Он часто говорит глупости и делает много ошибок, которые нам придется исправлять».

И редко проходил день без того, чтобы Карранса не выступил с заявлением, вроде следующего:

«Между мною и генералом Вильей не существует никаких разногласий. Он безоговорочно выполняет все мои приказы, как простой солдат. Немыслимо, чтобы он поступал иначе».

Я часто бродил по ратуше, но увидеть Каррансу мне довелось еще только один раз. Солнце уже садилось, и большинство генералов, коммерческих агентов и политических деятелей ушло обедать. Сидя на краю фонтана посреди внутреннего дворика, я болтал с солдатами. Внезапно дверь маленького кабинета распахнулась, и на пороге показался Карранса. Руки его бессильно висели, великолепная седая голова была откинута, и он смотрел невидящими глазами поверх наших голов и поверх стены на огненные облака на западе.

Мы встали и поклонились, но он не заметил нас. Медленно волоча ноги, он пошел по террасе ко входу в ратушу. Двое часовых взяли на караул. Когда он прошел мимо, они вскинули винтовки на плечо и последовали за ним. У входа он остановился и долго стоял на одном месте, глядя на улицу. Четверо часовых вытянулись в струнку. Солдаты, следовавшие за ним, остановились, опустив винтовки на землю. Первый вождь революции заложил руки за спину, — пальцы его судорожно дергались. Затем он повернулся и, пройдя между часовыми, возвратился в маленькую темную комнату.

Эль-Космополита — модный игорный притон в Чиуауа. Владельцем его раньше был Якоб Латуш — «турок», тучный, неуклюжий человек, который двадцать пять лет тому назад пришел босиком в Чиуауа с ученым медведем и успел с тех пор стать миллионером. На Пасео-Боливар он построил себе роскошный особняк, который прозвали «Дворцом слез», так как он был построен на доходы с игорных притонов «турка», разоривших не одну семью. Однако старый негодяй бежал с отступающей армией Меркадо, и Вилья, заняв Чиуауа, конфисковал Эль-Космополиту, а «Дворец слез» преподнес генералу Ортега в качестве рождественского подарка.

Когда у меня заводилось несколько лишних песо, мы с Джонни Робертсом заглядывали в Эль-Космополиту. Зайдя на минуту в китайский бар, где хозяйничал седой монгол Чи Ли, мы небрежной походкой русских великих князей в Монте-Карло проходили к игорным столам.

Сначала вы попадаете в длинный зал с низкими потолками, освещенный тремя коптящими фонарями, где идет игра в рулетку. На стене огромный плакат:

«Пожалуйста, не взбирайтесь с ногами на рулеточный стол».

Колесо этой рулетки не горизонтальное, а вертикальное, усаженное гвоздиками, которые при вращении цепляются об эластичную стальную пластинку, в конце концов останавливающую колесо против того или другого номера. По обе стороны колеса протянулся шестиметровый стол, у которого всегда толпятся по меньшей мере пять рядов мальчишек, солдат и пеонов, отчаянно возбужденных, жестикулирующих, швыряющих кредитки на номера и цвета и отчаянно спорящих и ругающихся из-за выигрышей. Проигравшие, глядя на то, как крупье сгребает их деньги, непременно разражаются ужасными криками и бранью, и колесо нередко стоит без движения тридцать — сорок минут, пока какой-нибудь игрок, проигравший десять центов, не выпустит весь заряд своей цветистой ругани по адресу крупье, владельца игорного дома, и всех его предков и потомков до десятого колена включительно, а также по адресу бога и всего святого семейства за то, что они допустили подобную несправедливость. Наконец, бросив многозначительное: «A ver!» (посмотрим!) — проигравшийся уходит, сопровождаемый сочувственным шепотом: «Ah! Qué mala suerte!» [83]