Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

— Ох, уж эта революция! — говорит он, отвечая на мой вопрос. — Я на своей спине познал, что это такое!

Пошатываясь, оба направляются к дому дона Присилиано — Катарино ухаживает за красивой дочерью своего приятеля.

Раздается громкий стук копыт. По улице скачет веселый красавец Хесус Триано, служивший капитаном в армии Ороско. Но Валле-Аллегре находится в трех днях езды от железной дороги, и политикой здесь интересуются мало — поэтому Хесус безнаказанно разъезжает по улицам на своей краденой лошади. Это рослый молодец, со сверкающими белыми зубами, винтовкой и широким кожаным поясом, в кожаных брюках, застегнутых сбоку блестящими пуговицами величиной с долларовую монету, а его шпоры в два раза больше пуговиц. Говорят, что его щеголеватый вид и великолепная выправка, а также то, что он убил Эметарио Флореса, выстрелив ему в спину, помогли ему получить руку Долорес, младшей дочери Мануэля Паредеса, угольного подрядчика. Галопом проносится он по улице, и изо рта его лошади, разорванного жестким мундштуком, бьет кровавая пена.

Из-за угла выходит Адольфо Мелендес, капитан армии конституционалистов, облаченный в новенький вельветовый зеленый мундир; на боку у него блестящая, позолоченная шпага, некогда принадлежавшая какому-то рыцарю Пифии. Адольфо приехал в отпуск на две недели, но он отсрочил свое возвращение в часть на неопределенное время, так как должен был отпраздновать свой брак с четырнадцатилетней дочкой деревенского богача. Говорят, его свадьба была обставлена с необыкновенной пышностью, венчание совершали два священника, и церемония длилась на целый час дольше обычного. Но Адольфо, пожалуй, не просчитался — ведь у него есть еще жена в Чиуауа, другая — в Параде и третья — в Монтерес, и ему надо было умилостивить родителей невесты. Он покинул полк три месяца назад и, как он простодушно объяснил мне, считает, что о нем там уже давным-давно забыли.

В половине пятого взрыв радостных криков возвестил о том, что вернулся мальчишка, ездивший за петушиными шпорами. Выяснилось, что в Эль-Оро он сел играть в карты и на время позабыл о данном ему поручении.

Конечно, никто не стал ругать его за это, — он все-таки привез шпоры, а остальное не имело значения. Мы встали широким кругом на площадке, где дремали ослы, и хозяева петухов начали «бросать» своих бойцов. Но при первом же столкновении тот петух, на которого все мы поставили свои деньги, взмахнул крыльями и, к удивлению всех присутствующих, с громким клохтаньем перелетел через дерево и скрылся в направлении гор. Десять минут спустя хозяева петухов совершенно спокойно поделили на наших глазах свою прибыль, а мы побрели домой, вполне довольные.

Мы обедали с Фиденчио в гостинице китайца Чарли Чи. Повсюду в Мексике монополия на гостиницы и рестораны находится в руках китайцев. Чарли и его двоюродный брат Фу женаты на дочерях зажиточных мексиканцев. Никому здесь это не кажется странным — мексиканцы не знают, что такое расовые предрассудки. Капитан Адольфо, уже в ярко-желтом суконном мундире и с другой шпагой на богу, привел сюда свою молодую жену — не очень хорошенькую смуглянку с челкой и подвесками от люстры вместо серег. Чарли со стуком поставил перед каждым из нас квартовую бутылку aguardiente и, усевшись за стол, начал галантно ухаживать за сеньорой Мелендес, а его брат Фу подавал обед, все время весело болтая на ломаном испанском языке.

В этот вечер дон Присилиано давал baile, и Чарли любезно предложил жене Адольфо показать ей новое па «индюшиного танца», которое он видел в Эль-Пасо. Он учил ее до тех пор, пока Адольфо, насупившись, не заявил, что не пойдет на baile дона Присилиано, поскольку молодым женам неприлично часто показываться в обществе. Чарли и Фу, выразив свое сожаление, сказали, что они тоже не пойдут к дону Присилиано, так как ожидают гостей из Парраля — своих земляков. И конечно, будут веселиться на свой китайский лад.

Наконец мы с Фиденчио ушли, обещав непременно вернуться после танцев, чтобы присутствовать на китайском празднике.

Яркий лунный свет заливал всю деревню. Крыши в беспорядке разбросанных хижин и верхушки деревьев сверкали серебром. Овраг расстилался перед нами, словно замерзший водопад, а огромная долина в конце его была окутана нежным серебристым туманом. Мрак был пронизан журчанием жизни: взволнованный смех молодых девушек; прерывистое дыхание женщины, завороженной страстным потоком слов своего кавалера, прислонившегося к решетке ее окна; звон десяти гитар; позвякивание шпор молодого щеголя, спешащего на свидание. Было холодно. Когда мы проходили мимо кабачка Кабреры, на нас пахнуло горячим воздухом, запахом табака и алкоголя. Затем, перейдя по камням, на которых женщины стирают белье, на другой берег ручья, мы увидели ярко освещенные окна дома дона Присилиаио и услышали отдаленные звуки оркестра Валле-Аллегре.

Открытые двери и окна были забиты мужчинами, по самые глаза закутанными в серапе, — высокими, смуглыми, молчаливыми пеонами в огромных сомбреро.

Фиденчио только что вернулся в Валле-Аллегре после долгого отсутствия, и едва мы подошли к группе мужчин у дверей, как какой-то высокий молодой человек, взмахнув своим серапе, словно крылом, бросился ему на шею и закричал:

— С приездом, Фиденчио! Мы ждали тебя столько месяцев!

Толпа закачалась и заволновалась, словно пшеничное поле под ветром, концы серапе разлетались в ночном сумраке. Со всех сторон послышались крики:

— Фиденчио! Фиденчио приехал! Твоя Карменсита здесь, в доме! Ты лучше посматривай за ней. Раз ты так долг» не возвращался, не мог же ты ждать, что она останется тебе верна!

Те, кто был в доме, услышав крики, подхватили их, и только что начавшиеся танцы сразу приостановились. Пеоны расступились перед нами и, когда мы проходили по живому коридору, дружески хлопали нас по спине со словами приветствия; на пороге десятки друзей Фиденчио бросились к нам и стали обнимать, сияя от радости.

Карменсита, невысокая, коренастая девушка-индианка, одетая в кричащее голубое платье, плохо сидевшее на ней, стояла в углу возле своего партнера Паблито, шестнадцатилетнего метиса со скверным цветом лица. Она сделала вид, что не обращает на Фиденчио никакого внимания, и продолжала безмолвно стоять на месте, потупив глаза в землю, по обычаю всех незамужних мексиканок.

Фиденчио несколько минут стоял среди своих compadres, разговаривая с ними, хвастаясь и то и дело уснащая свою речь отборными словечками. Затем важной походкой прошел через всю комнату, подошел к Карменсите, сунул ее левую руку в изгиб своей правой и крикнул:

— А ну, давайте танцевать!

Обливавшиеся потом, ухмыляющиеся музыканты закивали головой и заиграли вовсю. Их было пятеро: две скрипки, кларнет, флейта и арфа. Они начали с «Tres Piedras» [89], пары стали в ряд и торжественным шагом пошли вокруг комнаты. Сделав два круга, они некоторое время танцевали: женщины неуклюже подпрыгивали на неровном земляном полу, мужчины звенели шпорами; потом опять перешли на шаг, затем снова танцевали, потом опять ходили вокруг комнаты — и так в течение целого часа без перерыва.