Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

— Я буду счастлив одолжить вам фишки, — добавил я, копаясь в своем выигрыше.

— Oiga! — сказал начальник полиции. — С большим удовольствием. Примите мою глубочайшую благодарность, сеньор.

Пододвинув стул, он с видом знатока воскликнул:

— Abierto! [84] Мы сыграли. Начальник полиции выиграл. Мы продолжали играть.

— Вот видите, — сказал начальник полиции, — это совсем легко, если соблюдать правила.

Он покрутил усы, щелкнул по картам и поставил двадцать пять долларов. Он выиграл опять.

Через некоторое время к столу подошел один из жандармов и почтительно сказал:

— Простите, mi capitán, а что нам делать с арестованным?

— Что? — удивленно спросил начальник. — Ах да! Отпустите его, а сами возвращайтесь на свои посты, — добавил он и нетерпеливо махнул рукой.

Давно уже перестало вертеться колесо рулетки, давно потухли лампы в игорном зале, и самых азартных игроков давно уже выставили за дверь, а мы все еще сидели и играли в покер. У нас с Робертсом оставалось всего по три песо. Мы все время зевали и клевали носом. Но начальник полиции, сняв мундир, как тигр припал к картам. Теперь он проигрывал раз за разом…

Был праздничный день — фиеста, и, конечно, в Валле-Аллегре никто не работал. В полдень позади кабачка Катарино Кабрера должен был состояться бой петухов — почти напротив трактира Дионисио Агирра, где отдыхают караваны ослов, отправляющиеся в далекие горные путешествия, и где погонщики за бутылкой tequila рассказывают друг другу разные небылицы. В час дня на солнечной стороне сухого оврага, который здесь зовется улицей, в два ряда расположились пеоны и молча, мечтательно покуривая папиросы, свернутые из кукурузных листьев, терпеливо ждали. Любители выпить то и дело входили в кабачок Катарино — из открытых дверей вырывались клубы табачного дыма и крепкий запах aguardiente. Ребятишки играли в чехарду с огромной рыжей свиньей, а на противоположном склоне оврага привязанные за ногу петухи-противники вызывающе кукарекали. Хозяин одного из них — деловитый, вкрадчивый профессионал в сандалиях, но только в одном вишневом носке, ходил взад и вперед и, размахивая пачкой грязных кредиток, выкрикивал:

— Diez pesos, сеньоры, только десять песо!

Как ни странно, бедняков, готовых поставить десять песо, не нашлось. Время близилось к двум часам, а никто из собравшихся не пошевелился — только время от времени они передвигались на новое место вслед за солнцем, уходя от надвигающейся черной тени. В тени было прохладно, а на солнце невыносимо жарко.

На границе тени лежал Игнасио, скрипач, закутавшись в рваное серапе. Он был пьян и теперь отсыпался. Выпив, он играл «Расставание» Тости, а напившись как следует, припоминал кое-что из «Весенней песни» Мендельсона. Кроме него, во всем штате Дуранго никто не умеет играть серьезные музыкальные произведения, и поэтому он пользуется вполне заслуженной славой. Когда-то Игнасио был блестящ и трудолюбив — его сыновьям и дочерям несть числа, но темперамент истинного художника погубил его.

Улица красная — жирная темно-красная глина, а площадка, где стоят мулы, — темно-оливковая. На крышах низеньких коричневых хижин желтеют кукурузные початки, алеют гирлянды красного перца. Все ветви гигантского зеленого мескитового дерева, чьи корни торчат, словно скрюченная куриная лапа, обвешаны пучками сена и кукурузных стеблей. Дальше по склонам оврага лепятся домики, их плоские крыши, похожие на огромные камни, поросли цветами и травой, из труб поднимаются струйки голубого дыма, кое-где между домами высится одинокая пальма. Хижины тянутся до самой равнины, где происходят скачки; за равниной в пылающее зноем небо уходят голые зубчатые горы, красно-бурые, как львиная шкура, а на горизонте — голубоватые и совсем лиловые. Овраг открывается в широкую, серую, как слоновая кожа, долину, где пляшут волны зноя.

Слышится ленивый гул людских голосов, кукареканье петухов, хрюканье свиней, тяжелые вздохи ослов, шелест кукурузных стеблей, стряхиваемых с мескита, пение женщины, крутящей ручной жернов, и плач бесчисленных младенцев.

Солнце жгло немилосердно. Мой приятель Анастасио сидел на обочине и ни о чем не думал. Его грязные ноги были обуты в сандалии, огромное сомбреро тускло-кирпичного цвета украшал потускневший золотой галун, а серапе, молочно-голубое, словно китайский коврик, пестрело желтыми солнцами. Увидев меня, он поднялся на ноги, и, сняв шляпы, мы обнялись по мексиканскому обычаю, хлопая друг друга по спине левой рукой и пожимая правую.

— Buenos tardes, amigo [85], — пробормотал он. — Как себя чувствуете?

— Очень хорошо. Благодарю. А как вы?

— Великолепно. Премного благодарен. Мне так хотелось вас видеть.

— А ваша семья? (В Мексике считается более деликатным не осведомляться о жене — слишком многие не узаконивают свой брак.)

— Очень, очень благодарен за внимание. Все здоровы и чувствуют себя прекрасно. А как ваша семья?

— Очень хорошо. Я встретил вашего сына в армии в Хименесе. Он передает вам самый горячий привет. Не хотите ли папиросу?

— Спасибо. Разрешите прикурить? Вы надолго в Валле-Аллегре?

— Нет, сеньор, я приехал сюда только на время фиесты.

— Будем надеяться, что вы весело проведете время. Мой дом, сеньор, к вашим услугам.

— Очень благодарен. А почему вас не было видно на baile вчера вечером, сеньор? Вы ведь всегда так любили танцевать.

— К несчастью, моя Хуанита уехала навестить свою мать в Эль-Оро, и я теперь — platónico [86]. А для молодых сеньорит я уже стар.

— О нет, сеньор. Вы еще в самом цветущем возрасте. Скажите мне, правда ли, что мадеристы заняли Мапими?

— Да, сеньор. Говорят, Вилья скоро возьмет Торреон, а тогда еще несколько месяцев — и революция будет закончена.

— Я тоже так думаю. А теперь скажите мне, — я очень ценю ваше мнение, — на какого петуха мне лучше держать пари?

Мы подошли к петухам и начали их разглядывать, а их хозяева на все лады расхваливали своих бойцов. Они сидели на обочине, лениво поглядывая, чтобы петухи вдруг не напали друг на друга. Было уже около трех часов.

— Будет ли сегодня петушиный бой?

— Quién sabe, — протянул один.

Другой пробормотал, что, быть может, бой состоится mañana [87]. Оказывается, хозяева петухов забыли захватить стальные петушиные шпоры, и теперь за ними в Эль-Оро поехал на муле мальчишка. До Эль-Оро — шесть миль по горам.

Все спокойно ждали, мы тоже стали ждать. Из кабачка вышел его хозяин Катарино Кабрера, jefe político [88]Валле-Аллегре. Он был очень пьян и шел под руку с доном Присилиано Сауседес, бывшим jefe при правительстве Диаса. Дон Присилиано — красивый седовласый кастилец, прежде одалживал пеонам деньги, беря с них двадцать процентов. Дон Катарино — бывший учитель, ярый революционер; теперь он одалживает деньги все тем же пеонам, а проценты берет лишь немногим меньше. Дон Катарино не носит воротничка, но зато при нем всегда револьвер и две патронные ленты. У дона Присилиано в начале первой революции городские мадеристы отобрали почти все имущество, самого раздели догола, привязали ремнями к спине лошади и избили саблями плашмя.