Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

— Ну, конечно, — сказал он, — на следующее утро я непременно встречусь с Первым вождем. Он меня, безусловно, примет.

Но когда мы перешли к конкретным вопросам, сеньор Фабела заявил, что Первый вождь не может сразу ответить на них. Их надо изложить письменно и сначала представить ему, Фабеле. Он отправится с ними к Каррансе и принесет его ответ. В соответствии с этим я на следующее утро написал на листе бумаги около двадцати пяти вопросов и вручил их Фабеле. Он прочитал их с большим вниманием.

— Видите ли, — сказал он, — здесь много таких вопросов, на которые Первый вождь отвечать не станет. Я советую вам вычеркнуть их.

— Ну что ж, — сказал я, — если он не ответит на них — не беда. Но мне хотелось бы, чтобы он с ними ознакомился. Он ведь может не отвечать на них.

— Нет, — сказал Фабела любезно, — лучше вычеркните их сразу. Я знаю точно, на какие вопросы он ответит, на какие нет. Видите ли, некоторые из ваших вопросов могут так настроить его, что он не станет отвечать и на остальные, а ведь этого вы не хотели бы, не так ли?

— Сеньор Фабела, — сказал я, — а вы уверены, что знаете точно, на какие вопросы дон Венустиано не станет отвечать?

— Я знаю, что вот на эти он не ответит, — сказал Фабела, указывая на четыре или пять, которые касались некоторых специфических сторон платформы конституционалистского правительства: а именно, распределения земли, прямых выборов и предоставления права голоса пеонам.

— Я доставлю вам ответы через двадцать четыре часа, — сказал он. — Сейчас мы пойдем к вождю, но вы должны обещать мне следующее: вы не станете задавать ему никаких вопросов, вы просто войдете в комнату, поздороваетесь с ним и сразу уйдете.

Я обещал и вместе с другим репортером пошел за ним через площадь к небольшой красивой ратуше. Некоторое время мы ждали во внутреннем дворике. Там сновали толпы очень важных мексиканцев с бутоньерками в петлице, с портфелями и пачками бумаг под мышкой. Время от времени, когда открывалась дверь секретариата, воздух оглашал треск пишущих машинок. Офицеры в парадных мундирах стояли на террасе, ожидая распоряжений. Генерал Обрегон, командующий армией штата Сонора, громким голосом излагал свои планы о продвижении на юг в районе Гвадалахары. Он начал поход в сторону Эрмосильо три дня спустя и за три месяца продвинулся со своей армией на четыреста миль, проходя по дружественной территории. Хотя Обрегон не выказал особенных полководческих талантов, Карранса назначил его главнокомандующим армией на северо-востоке, в чине, равном чину Вильи. Сейчас он беседовал с толстой рыжей дамой в черном шелковом платье, расшитом черным стеклярусом. На боку у нее висела шпага. Это была полковник Рамона Флорес, начальник штаба конституционалистского генерала Карраско, ведшего операции в Тепине. Ее муж, офицер, принимавший участие в первой революции, был убит, оставив ей золотые прииски, которые она продала и на вырученные средства создала собственный полк и отправилась с ним на фронт. У стены лежали два мешка, наполненные золотыми слитками, которые она привезла на север, чтобы приобрести на них оружие и обмундирование для своих солдат. Вежливые американцы, добивавшиеся здесь получения концессий, переступали с ноги на ногу, держа шляпу в руке. Всюду сновали агенты военных фирм, расхваливая тем, кто соглашался их слушать, свои пушки и пули.

У входа во дворец стояли на часах четыре солдата, а по дворику бродило еще несколько солдат. Кроме того, двое часоеых стояло по обе стороны маленькой боковой двери. У этих солдат вид был культурнее, чем у других. Они пристально оглядывали каждого, кто проходил мимо, а тех, кто останавливался у двери, они подвергали подробному допросу. Каждые два часа эта охрана сменялась; смена производилась генералом и сопровождалась долгими переговорами.

— Что это за комната? — спросил я сеньора Фабелу.

— Это кабинет Первого вождя революции, — ответил он.

Мне пришлось ждать около часа, и я заметил, что в течение всего этого времени никто не входил в кабинет, кроме сеньора Фабелы и тех, кого он приглашал с собой. Наконец он подошел ко мне и сказал:

— Все в порядке. Первый вождь сейчас вас примет.

Мы последовали за ним. Часовые загородили вход винтовками.

— Кто эти сеньоры? — спросил один из них.

— Это друзья, — ответил Фабела и открыл дверь.

Внутри было так темно, что вначале мы ничего не могли разглядеть. Шторы на обоих окнах были спущены. У одной стены стояла кровать, все еще не убранная, а у другой — небольшой стол, заваленный бумагами, на которых стоял поднос с остатками завтрака. В углу виднелось жестяное ведерко, наполненное льдом, с двумя-тремя бутылками вина. Когда наши глаза привыкли к темноте, мы увидели в кресле гигантскую фигуру, одетую в хаки, — это был дон Венустиано Карранса. В его позе было что-то странное: он сидел, положив руки на подлокотники, как если бы его посадили сюда и приказали не двигаться. По его виду нельзя было заключить, что он о чем-то думает или что он недавно работал, — трудно было себе представить его сидящим за этим столом. Создавалось впечатление, будто перед вами громадное инертное тело, — статуя.

Карранса встал пам навстречу — великан, не менее семи футов роста. С удивлением я заметил, что, несмотря на царивший в комнате полумрак, он носил очки с темными стеклами; и, хотя на вид он был полный и краснощекий, чувствовалось, что он нездоров, — так бывает, когда смотришь на больного туберкулезом. Эта крохотная темная комната, где Первый вождь революции спал, ел и работал и из которой он почти никогда не выходил, казалась страшно маленькой и напоминала тюремную камеру.

Фабела вошел вместе с нами. Он по очереди представил нас Каррансе, и тот, улыбнувшись невыразительной улыбкой, слегка кивнул головой и пожал нам руки. Мы все сели. Указав на моего сотоварища, который не умел говорить по-испански, Фабела сказал:

— Эти господа пришли приветствовать вас от имени влиятельных газет, представителями которых они являются. Этот господин говорит, что он хочет выразить вам свои искренние пожелания успеха во всех начинаниях.

Карранса опять слегка кивнул и приподнялся, как только Фабела встал, показывая, что интервью кончилось.

— Разрешите мне заверить вас, господа, — сказал Первый вождь, — что я с благодарностью принимаю ваши добрые пожелания.

Снова мы пожали друг другу руки; но когда я взял протянутую руку Каррансы, я сказал по-испански:

— Сеньор дон Венустиано, моя газета — ваш друг и друг конституционалистов.

Карранса и бровью не повел: передо мной, как и раньше, была маска вместо человеческого лица. Но когда я произнес эти слова, он перестал улыбаться. На его лице не появилось никакого выражения, но он вдруг заговорил: