Инга Самойлова - На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре-2 [СИ]

— А не хотите ли, батенька, помериться силой? — Ульянов присел на стул и поставил руку локтем на поверхность стола, то сжимая, то разжимая пальцы.

— Борьба на руках?

— Борьба на руках.

— Согласен. — Алексей скинул пиджак и сел напротив. Закатав рукава, и приготовившись, они сцепили правые руки в замок. — Чья рука коснется поверхности, тот проиграл.

— На счет тр-ри. Р-раз, два, тр-ри.

Ульянов оказался сильным противником, но ни Алексей, ни Ульянов уступать не хотели. Как раз в это время на ступенях, ведших на кухню, появилась Елизавета Васильевна.

Смотря на них и держа платок у рта, она, наконец, не выдержала и рассмеялась:

— Ребячитесь!

Ульянов отвлекся, его рука на мгновение дрогнула:

— Елизавета Васильевна, не мешайте нам. Мы занимаемся очень важными делами!

Елизавета Васильевна заулыбалась, закивала и тихонечко вышла. Еще немного и борьба окончилась — победой Алексея.

— Силен. — Ульянов потряс рукой.

— Признаете поражение или не против повторить?

— Не так опасно поражение, как опасна боязнь признать его. Здесь важно не недооценить, а переоценить свои силы. — Ульянов рассмеялся. — Так что, я признаю.

Вернулась Елизавета Васильевна, похвалилась зятем:

— Не правда ли, какой Владимир Ильич ловкий?

Глебов, по-доброму усмехнувшись, согласился.

— Володенька во всем ловкий. Он и не курит, не выносит алкоголя, заботится о своем здоровье. Он, к тому же, воплощение порядка и аккуратности. Бывает так, что оторвется пуговица, а он сам, не обращаясь к Наде, ее пришивает с особой аккуратностью.

— Елизавета Васильевна, — остановил ее словесную хвальбу Ульянов. — Не пора ли пить чаю?

— Ах, что же я пришла ведь вас позвать к чаю. У нас с Наденькой все готово.

Ульянов с женой проводили Глебова до вокзала, где он из камеры хранения забрал свой чемодан, и даже посадили его на поезд.

— Что ж, прощайте, — сказал Глебов, стоя на входе в вагон.

— Доведется — встретимся еще, — Ульянов хмурился. — Хотел бы я тоже поехать в Россию., - он поправил кепку на голове, лицо его стало непроницаемым, — но не время.

Раздался свисток, а кондуктор попросил Алексея пройти в вагон.

— До свидания, господин Глебов, — крикнула Надежда Константиновна, махнув рукой.

Алексей помахал в ответ. Ильич поднял руку над головой.

Кондуктор закрыл дверь. Поезд тронулся. Алексей какое-то время постоял на месте, ощущая непонятные ему чувства — смесь сожаления, тревоги и ощущение того, что он что-то важное упустил из виду.

После пребывания за границей, где было относительно спокойно, и жизнь шла размеренно, приехав в Россию, Глебов мгновенно окунулся в сложившуюся гнетущую революционную атмосферу. Первой же сложностью оказалось добраться до Питера, так как железнодорожники бастовали и поезда не ходили. Из газет, купленных на улице у бойких мальчишек-продавцов, Алексей узнал очень много. Газетчики, и либеральные, и консервативные, переставшие бояться цензуры, трубили на разный манер о грязи, творившейся в стране, но голоса их были созвучны в одном — «долой подлое и бездарное правительство, бюрократию, существующий режим, доведший Россию до такого позора». Из газет стало известно, что образовавшиеся в последний год союзы инженеров, адвокатов, учителей, профессоров, фармацевтов, крестьянства, железнодорожных служащих, фабрикантов, рабочих и прочих слоев населения были единодушны свалить существующий режим во что бы то ни стало, для чего многие, признав, что «цель оправдывает средства», не брезговали никакими методами.

Кроме открытой прессы, улицы заполнялись революционными листовками, прокламациями, программами, озвучивавшими более резко сложившееся положение в стране и призывавшими к немедленным действиям.

Революция в стране из подполья вырывалась наружу; император и правительство совершенно утратили авторитет и потеряли силу воздействия на происходящее. Черносотенцы под лозунгом защиты существующего строя творили беззаконие.

Смута увеличивалась не по дням, а по часам, революция угрожающе и пугающе выходила на улицы, увлекая все население. Высший класс был недоволен и ожесточен; молодежь не признавала никаких авторитетов, кроме крайне революционных и антигосударственных; профессора провозглашали: «довольно — нужно все перевернуть»; земские и городские деятели заявляли: «спасение — в конституции», а торговопромышленный класс встал на их сторону и даже производил большие денежные пожертвования на освободительные движения, на революцию. Рабочие окончательно подпали под руководство революционеров и действовали наиболее активно там, где нужна была физическая сила. Крестьяне подняли вопрос о безземелии и об их утесненном положении. Войско было взволновано, начались вспышки непослушания, а в некоторых случаях и маленькие революционные выступления с оружием в руках, поэтому многие опасались возвращения армии с востока, которое должно было произойти после подписание мирного договора с Японией. Все инородцы, а в России инородцев больше одной трети всего населения, решили, что настал момент проводить свои мечты и желания: поляки требовали «автономию», евреи — «равноправие», и все без исключения желали устранения притеснений, в которых проходила вся их жизнь.

Было такое чувство, что вся Россия, накопившая с годами, веками, свое недовольство бесправием и беззаконием, наконец, изливала накипевшее в вопле «так дальше жить нельзя!».

Добравшись до Питера на почтовых, Глебов застал столицу бастующей. Фабрики были закрыты, рабочие проводили время в митингах и в хождениях по улицам, где к ним примыкали различного рода хулиганы и дебоширы.

Высшие учебные заведения, сначала служившие местом революционных митингов, были тоже закрыты, и большая часть студенчества пополнила ряды митингующих и шастающих по улицам столицы. Добираясь до дома на, с трудом нанятом, экипаже, Глебов смог воочию наблюдать, что движение в экипажах почти прекратилось, прекратилось освещение улиц, и появляться вечером на них стало небезопасно. Улицы пустовали, и лишь изредка пробегали неясные тени в проулках и раздавались торопливые шаги, а порой и вопли несчастных жертв.

Последствия творившегося беспорядка и разрухи ждали и дома: отсутствовало водоснабжение, телефонная сеть бездействовала, а свет, пару раз мигнув, окончательно потух.

Судя по всему, государь с августейшим семейством, удалился из столицы, иначе их давно бы осадила во дворце толпа недовольных. К такому выводу пришел Алексей, зажигая керосиновую лампу и присаживаясь возле теплого камина с потрескивающими разгорающимися дровами.