Инга Самойлова - На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре-2 [СИ]

Фабрика пылала. Огонь разгорался с неимоверной силой, языки пламени высоко вздымались в темное небо. Алексей крепко прижал к себе дрожащую Лизу. Фабрика Шмита — последний бастион революции — пал, уничтоженный залпами орудий и пожаром…

— Обними меня покрепче, — попросила она, чувствуя, как к горлу подступает ком, а на глаза наворачиваются слезы.

— Не плачь, — прошептал он.

— Это конец, — вымолвила Лиза.

Глебов хмурился, вглядываясь в пламя. Языки пламени отражались в его глазах, но сам он был словно где-то далеко. Алексей глубоко вздохнул и отвел взгляд в сторону:

— Нет. Это только начало.

Вагон мерно постукивал колесами. Лиза сидела возле окна, задумчиво уставившись на заснеженный пейзаж, мелькавший за окном движущегося поезда. Алексей прикрыл глаза. В последнее время ему очень редко удавалось поспать — слишком много забот навалилось сразу, столько дел требовало немедленного разрешения. Однако одно оставалось важным и имело по-настоящему для него значение — Лиза, его Лиза — жена, возлюбленная, мать его будущего ребенка, частица его самого — его сердце, была с ним.

Алексей сам не заметил, как погрузился в сон под мерный стук колес. Ту-дук, ту-дук, ту-дук. Сознание уносилось прочь, в промозглый холод зимней ночи.

«Холод пронизывал Азефа до костей, не спасала даже толстая меховая шуба, которая была на нем надета. Он шел по мостовой, а ноги местами скользили на припорошенном снегом льду. Азеф опасливо оглядывался, нутром ощущая опасность. Ничего не видно — слишком темно. Одиноко горящий фонарь над домом поскрипывал, раскачиваясь на ветру. Азеф быстро свернул в глухой переулок, и тут же услышал быстрые шаги кинувшихся за ним преследователей. Он бросился прочь, его схватили, рванули за воротник шубы. Азеф вскрикнул, стал падать назад и с ужасом ощутил удар в спину. Острие ножа прошло сквозь мех и кожу толстой тяжелой шубы, и боль пронзила тело. Азеф упал. Нападавшие скрылись. Шло время. Азеф вздрогнул, придя в себя, и открыл глаза…»

Алексей вздрогнул и открыл глаза. Пашка, резко свесив руку с верхней полки, забормотал и заворочался во сне. Лиза встала, бережно вернула руку ребенка на прежнее место, заботливо накрыла мальчика покрывалом.

Алексей улыбнулся, закрыл глаза, прислушиваясь к мерному стуку колес. «Ту-дук, ту-дук, ту-дук, ту-дук».

«В комнате двое. Гапон и Рутенберг. Они разговаривают. Гапон самодоволен и развязен, Рутенберг напряжен, нехотя продолжает разговор. Он проходит к двери, отворяет и в комнату один за другим входят люди. Обманутые и преданные Гапоном рабочие. Гапон медленно встает, страх искажает его лицо, рабочие приближаются к нему, хватают. «Мартын! Мартын!» — Гапон попытался вырваться, ища поддержки и спасения у Рутенберга. Но Рутенберг молча наблюдает, как рабочие волокут предателя мимо в соседнюю комнату. Казнить…

Гапону дают последнее слово. Он падает на колени, рыдает, просит пощадить. Но ему нет прощения. Ему накидывают петлю на шею, волокут в прихожую, закидывают веревку на крюк, вбитый в стену над вешалкой… Гапон сопротивляется, пытается вырваться, отчаянно кричит. Его зажимают, несколько пар рук натягивают веревку… Гапон пытается ослабить затянувшийся узел, хрипит, болтая в воздухе ногами. Лицо его багровеет, глаза закатываются, он ослабевает и затихает».

Алексей вздрогнул. Вагон тряхнуло. Поезд остановился на одной из станций. По перрону ходили солдаты. В коридоре прошли пассажиры, одна из дам рассмеялась, проходя мимо, и Алексей уловил едва ощутимый запах сирени. Духи. Аромат весны. Поезд тронулся, потихоньку набирая скорость.

«Витте стоял перед окном и смотрел на сад. Весна брала свое. Деревья покачивались под порывами легкого апрельского ветерка. Однако Витте трудно было дышать. Он открыл настежь окно, и свежий воздух ворвался внутрь, заколыхав занавески.

Витте судорожно вдохнул, сжал пальцы в кулак, прошел к столу и принялся за письмо: «Ваше Императорское Величество. Я чувствую себя от всеобщей травли разбитым и настолько нервным, что я не буду в состоянии сохранять то хладнокровие, которое потребно в положении председателя совета министров. Я имею честь просить Ваше Императорское Величество, освободить меня от обязанностей председателя совета министров до открытия Государственной Думы…»

«…Малышев стоял в большом просторном кабинете перед человеком в мундире, сидящем за столом.

— Итак, господин Малышев, вы проделали большую работу, — произнес холодный голос. — Однако вы не устранили Глебова и тем самым сильно рисковали всем планом.

— Вы позволили мне по ходу дела вносить корректировки в наш план, — ответил Малышев, оставаясь в постройке «смирно». — Я счел полезным сохранить ему жизнь, так как дальнейшее развитие дела предполагает воспользоваться его услугами.

— Вы придаете большее значение данному человеку, чем представляли его для нас. Возможно, есть что-то, о чем вы не говорите?

— Нет. Я представил вам полную информацию о Глебове.

— Что же, победителей не судят. Однако за последствия вы несете полную ответственность.

— Да.

— Идите.

Малышев шел по коридору Департамента, отвечая вежливым кивком на приветствия со стороны сослуживцев. Зайдя в свой кабинет, он аккуратно закрыл за собой дверь и прошел к столу.

В дверь постучали, затем она слегка приоткрылась. На пороге возник секретарь. Обсудив с ним пару неотложных вопросов, Малышев, спокойно дождавшись, когда секретарь закроет дверь, повернулся к сейфу. Набрав шифр, открыл дверцу и вынул несколько папок.

Некоторое время Малышев задумчиво смотрел на серые картонные папки с надписью «Особо секретно». В делах, относящихся к масонам, уже насчитывалось более тысячи листов машинописных и рукописных документов. Борьба полиции с масонством набирала ходу, однако парализовалась из-за «засоренности» масонами правительственных учреждений. Многие сведения, получаемые полицией агентурно, становились известны лидерам вольнокаменщиков, сводя на нет все труды. Нужно быть особенно осторожным.

Малышев медленно открыл одну из папок и вынул из нее несколько листков — отдельный доклад, где говорилось о Глебове и его роли во всем этом деле. Некоторое время Малышев стоял на месте, затем опустил листы в мусорную корзину и, чиркнув спичкой коробок, поджег. Бумага задымилась и, вспыхнув, разгорелась».

Глебов еще раз прижался губами к ее ладони и, поднявшись, направился к двери. На выходе он обернулся:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответила она, пытаясь улыбнуться. — Просто знобит.

— Точно?

— Точно.

— Я скоро вернусь. — Он развернулся и вышел.