Николай Баранов - Время умирать. Рязань, год 1237 [СИ]

— Так может нам в Рязань лучше податься, родимец? — перебила Мелания. — Места там много, стены крепкие.

— Мыслю, не устоит и Рязань, — покачал головой Ратислав. — Они Биляр Булгарский в две недели взяли. Нет. За Оку уходите. Мужичков оружных, которые захотят за землю родную постоять, можешь туда отпустить. Но, помни — почти на верную смерть их отправишь. Так вот, ежели реки к тому времени еще не встанут, на лодьях плывите. Но, то вряд ли: рекам свободными быть дней пять еще, много — неделю. А мы только в пути дней пять будем. Потом переговоры. Воевать татары начнут дней через десять, не раньше. Так что реки точно встанут. И снег уж ляжет. Потому сани готовьте. И не тяните: татары быстро скачут, догнать могут вас со скотиной да с обозом. Я постараюсь гонца прислать, упредить, когда совсем все плохо станет. Может даже сам смогу заскочить. Но, кто знает, получится ли? Война…

Ратислав помолчал. Окинул взглядом Меланию, сжавшуюся, ставшую словно меньше ростом, с блестящими от слез глазами.

— Не горюй, мамка. Сделаешь все, как я сказал, так может, и свидимся еще.

— Да что ты, Ратиславушка, о нас-то. Мы укроемся, схоронимся. Ты-то как?

— Ничего, — вымучил Ратислав улыбку. — Ты ж знаешь, я заговоренный. Ништо со мной не случится. Себя сбереги и людей. И давай прощаться, мамка — наши уж далеко отъехали.

Ключница уткнулась лицом в медвежий мех налатника на груди Ратьши, затряслась от рыданий.

— Ничего, мамка. Ничего. Хорошо все будет. Не плачь.

Мелания отстранилась, утерла глаза кончиком платка. Остро глянула на боярина.

— Оберег на тебе ли?

— На мне. Он всегда на мне.

— Вот и ладно, — прерывисто вздохнула мамка. — Не снимай его теперь ни на миг.

— Ладно, — кивнул Ратьша. — Не буду. Пора мне.

Мелания долгим запоминающим взглядом посмотрела на Ратислава, погладила его по плечу, кивнула.

— Ступай, княжич.

Ратьша открыл уже, было, рот, чтобы привычно возразить против такого титулования, но смолчал. Расцеловал мамку в мокрые от слез щеки, развернулся, вскочил на Буяна и двинулся на выезд из крепости. У ворот оглянулся. Мамка стояла на том же месте, глядя ему в след. Потерявшая свою обычную уверенность, вся какая-то жалкая. Боярин прощально взмахнул рукой и дал шпоры жеребцу.

Догнал отряд уже на лесной дороге. Поравнялся с князьями, ехавшими теперь вместе, словно и не пробегала меж Романом и Федором черная кошка. Олег, глянул вопрошающе на побратима: все ли ладно? Ратислав успокаивающе кивнул: хорошо все. Ехали молча. Говорить не хотелось — язык сушило похмеле. Погода испортилась. Солнце закрыли серые мутные облака, поднялся резкий пронизывающий ветер, несущий редкие сухие снежинки. К середине дня снег усилился, и скоро его насыпало столько, что он полностью покрыл замерзшую дорожную грязь. Хотя, особо сильные порывы ветра иногда сдували порошу с дороги, вновь являя глазам черные тележные колеи. Под копытами легкий сухой снег тоже разлетался в стороны, так что за отрядом тянулась черная полоса обнажившейся ледяной грязи, впрочем, быстро исчезающая, заметаемая поземкой.

На ночлег остановились засветло: метель все усиливалась. Ночевали в придорожной деревеньке в пять дворов. Селить татар отдельно Ратислав поопасался, в чем его поддержал и князь Роман. Потому на ночлег их определили вместе с тремя десятками гридней. Ужин готовили из своих запасов: для жителей деревеньки накормить почти две сотни здоровых мужиков было бы слишком накладно. Лошадям тоже задали овса из телег. У местных взяли только сена для татарских лошадок, которые к овсу оказались, не приучены.

До Черного леса добирались три дня: и день короток и телеги шли не быстро. Воинский лагерь здесь стал заметно больше, по сравнению с тем, который Ратислав покидал, увозя в Рязань татарское посольство. Заночевали здесь в лагере. Поутру вошли в лес, миновали засечную черту. За день пройти его не успели. Пришлось ночевать в небольшом овражке, укрывающем от холодного ветра. Спать улеглись в наскоро сооруженных из лапника шалашах, постелив на землю тот же лапник и укрывшись овчинами. Татары такой ночлег перенесли легко, без какого-то недовольства. Поутру на лошадей сели бодрыми, выспавшимися. Видно привычны были и не к такому. Да, сильный народ. И холод им не страшен. Половцы гораздо хлипче. Вон Осалук весь трясется, осунулся, круги под глазами — не выспался. Правильно: к этому времени года половецкие стойбища перебираются далеко на юг, к берегам Русского моря. Там и зимуют. А татарам хоть бы что. Нелегко будет воевать с ними.

Миновали лес к полудню пятого дня пути. Остановились в деревне, которую тогда, ранней осенью отряд Ратьши, высланный в разведку, миновал не задерживаясь. Деревня оказалась пуста — видно, жители успели вовремя уйти. Строения целы, для ночлега вполне годились. Выставили стражу: здесь уже можно было ждать встречи с татарскими разъездами. Зажгли очаги, приготовили нормальный ужин. Князья, Ратислав и прочий начальный люд отряда собрались в самой большой избе. Пригласили и Онгула с его охраной. Разместились все, пусть и с некоторым трудом. Выставили мех с медовухой, накрыли стол по-походному, но обильно. Снова пили, ели. Снова князь Роман говорил татарскому послу льстивые речи. И, надо сказать, преуспел в том: похоже, стал татарину почти другом. В этот раз татар уложили спать отдельно в небольшой избе.

Наутро, едва тронулись, впереди на взлобке заметили всадников.

— Не наши, — доложил подскакавший дозорный.

— Надо вперед ехать, — предложил Ратьша. — И посла с собой брать, чтобы не вышло чего. Пусть сразу предупредит своих, что с миром идем. Я с ним поеду.

— Добро, — согласился князь Роман. — Я с вами — Онгул мне почти что братом стал.

Он обнажил зубы в ухмылке.

— Дозволишь ли? — это уже к Федору, как старшему в посольстве.

В голосе Романа прозвучала легкая насмешка. Княжич, видно, решил ее не замечать. Кивнул.

— Езжайте.

Ратислав и Роман, прихватив с собой Осалука, подъехали к сбившимся в кучу татарам. Осалук сказал что-то Онгулу. Тот радостно улыбнулся и выехал вперед. Обернулся к охране. Гаркнул по-своему. Видно, приказал оставаться на месте. Потом приглашающе махнул рукой князю Роману и пришпорил коня, направляя его к татарскому разъезду. Ратислав, Роман и Осалук поскакали следом. Когда до татарского разъезда в десяток всадников осталось саженей триста, Онгул перевел коня на рысь, а потом и на шаг. Ратьша со спутниками держались позади. Разъезд оказался не татарским — половецким. Из тех половцев, что покорились монголам и были забраны в монгольское войско. Они, держа наготове луки с наложенными стрелами, двигались навстречу. Посол, порывшись у себя за пазухой, вытащил наружу, блеснувшую серебром пластинку, висевшую у него на шее. Сбросив меховую шапку, стянул цепочку через голову, поднял пластинку вверх и так, держа ее на вытянутой руке, двинулся дальше. Ратьша, Роман и Осалук поотстали. Половцы, успокоились. Убрали луки. Один из них, видно старший, пришпорив коня, выехал навстречу Онгулу. Саженях в пятидесяти впереди они сошлись. Половецкий десятник, разглядев пластинку поближе, соскочил с коня, сдернул шлем, надетый на меховую шапку, и согнулся в поклоне. Татарский посланник обернулся и приглашающе махнул рукой. Роман и Осалук пришпорили коней. Ратислав же, привстав в стременах, помахал над головой снятым шлемом, подавая сигнал своим двигаться дальше. Потом, пришпорив буяна, догнал Посла с князем Романом. Роман через Осалука о чем-то спрашивал Онгула. Половец переводил. Увидев, догнавшего их Ратьшу, Коломенский князь сказал: