Якоб Тик - Зигфрид

…«Только сны»…

Сокрушенный, Зигфрид чуял, как Золотая Змея собиралась запеть свои гнусные песни, хороня непокорного гиганта.

Собиралась, но не собралась, а застыла в старческом бессилии…

…И вот наконец он услышал лошадиный ход…

Кто-то мчался на него с далекого холма, попирая копытами бедную землю.

С удивленьем Зигфрид узнал, что летел на него кентавр… держал над головой растопыренные руки… улыбался чуть-чуть страшновато.

Его вороное тело попирало уставшую землю; он обмахивался хвостом.

Глубоким голосом кентавр кричал ему, что с холма увидел розовое небо…

…Что оттуда виден рассвет…

Так кричал ему кентавр, промчавшись, как вихрь.

…И понесся вдаль безумный кентавр, крича, что он с холма видел розовое небо…

…Что оттуда виден рассвет…

Утомленный Зигфрид, наконец, уснул. Наступило долгожданное забытье. Ему снились лебеди, которые пролетали над замком, в котором весенею ночью умирал старый король. Молодой сын склонился над стариком.

Нехорошим огнем блистала корона в седых кудрях.

Освещенный красным огнем очага, заговорил король беспросветною ночью: «Сын мой, отвори окно той, что стучится ко мне. Дай подышать мне весною!»

Ветер ворвался в окно, и с ветром влетело что-то, крутя занавеской.

Одинокий прохожий услышал, как умирали в окне старого замка. И были такие слова из окна: «Еще порыв, и я улечу… Будешь ты славен и могуч, о сын мой!»

«Ты выстрой башню и призови к вершинам народ мой… Веди их к вершинам, но не покинь их… Лучше пади вместе с ними, о, сын мой!»

Перестала колыхаться занавеска в стрельчатом окне замка: поникла.

И не знал прохожий, что было, но понял, что — ночь.

Беспросветная ночь…

Толпы северных богатырей собирались к древнему трону, а у трона король молодой говорил новые речи, обнимая красавицу королеву, юную жену свою.

Зубцы его короны и красная мантия сверкали, когда он встряхивал вороными кудрями — весь исполненный песни.

Он говорил о вершинах, где вечное солнце, где орел отвечает громам.

Приглашал встать над пропастями.

Он говорил, что туманы должны скрыться, сожженные солнцем, и что вся ночь — заблуждение.

Огненным пятном горели одежды королевские пред троном, а кругом стояла гробовая тишина.

Хмурились воины, потому что он говорил о сумраке рыцарям сумрака, и только юная королева восторженно слушала эти песни. Глаза ее напоминали Зигфриду глаза Золотой Змеи.

Солнце село. В стрельчатые окна ворвался багрово-кровавый луч и пал на короля. И казался молодой король окровавленным.

В ужасе королева отшатнулась от супруга своего.

Усмехались седые странники, сверкающие латами на стенах, радуясь желанному наваждению.

Из открытых дверей потянулись вечерние тени, и толпа северных богатырей окунулась в тень.

И сквозь тень выступали лишь пасмурные лица закованных в сталь воинов, искаженные насмешливой улыбкой.

А кругом была тишина.

Поник головою король. Черные кудри пали на мраморный лоб.

Он слушал тишину.

Испугался. Забыл слова покойника. Убежал с королевой из этих стран.

Они бежали в северных полях. Их обливало лунным светом.

Луна стояла над кучкой чахлых, северных берез. Они вздохнули в безысходных пустотах.

Королева плакала.

Слезы ее, как жемчуг, катились по бледным щекам.

И тоска окутала спящий город черным пологом. И небо одиноко стыло над спящим городом.

Туманная меланхолия неизменно склоняла дерева. Стояли дерева поникшие.

А на улицах бродили одни тени, да и то лишь весною.

Лишь весною.

Иногда покажется на пороге дома утомленный долгим сном и печально слушает поступь ночи.

И дворы, и сады пустовали с наклоненными деревами и с зелелеными озерами, где волны омывали мрамор лестниц.

Иногда кто-то грустный, всплывал на поверхность воды. Тихо плавал, рассекая седым челом водную гладь. «Савва! Савва!» — доносилось из небытия ночи.

На мраморе террасы была скорбь в своих воздушно-черных ризах и с неизменно бледным лицом.

К ее ногам прижимался черный лебедь, лебедь печали, грустно покрикивая в тишину, ластясь.

Отовсюду падали ночные тени.

Почивший король приподнял мраморную крышку гробницы и вышел на лунный свет.

Он сидел на гробнице в красной одежде, отороченной золотом и в зубчатой короне.

Увидел грусть, разлитую по городу, и лицо его потемнело от огорчения.

Он понял, что его сын бросил эту страну.

И он пригрозил убежавшему сыну мертвой рукой и долго сидел на гробнице, подперев усталой рукой старую голову.

А молодой король с королевой бежали в пустынных полях. Их окачивало лунным светом.

Луна стояла на кучках чахлых, северных берез, и они вздохнули в безысходных пустотах.

Король плакал.

Слезы его, как жемчуг, катились по бледным щекам.

Наконец, беглецы углубились в леса и много дней блуждали между деверьев. Стволистая даль темнела синевой. Между стволов ковылял козлоногий лесник, прячась где-то сбоку.

Еще водились козлоногие в этом лесу.

Но беглецы не смущались, и когда нашли лесную поляну с одинокой мраморной башней на ней, то начали взбираться на вершину той башни.

Король с королевой впервые всходили к вершине.

Утро смотрело на них хмурым взором, когда они поднимались по витой беломраморной лестнице, заглядывая в боковые окна.

Да леса качались, да леса шумели. Леса шумели.

Шумели.

Еще не было зари, но мерцал бледный, утренний свет. Что-то свежее звучало в шелесте деревьев, что, прошумев, вздрагивали и застывали в печалях.

Король с королевой были уже над лесами: открывалась даль стонущих сосен и лесных, холмистых полян в тумане.

Вон там на горбатой поляне, одинокая сосна, обуреваемая ветром, беззвучно кивала вдаль.

Свободная птица, пролетая сбоку, приветствовала их на высоте резким криком.

Встали туманы, пригретые лаской. Башня выходила из розовой мглы. На вершине ее была терраса с причудливыми, мраморными перилами.

На вершине король в красной мантии простирал руки востоку.

Королева улыбалась.

Алмазные слезы капали из пролетающей тучи. Низкое темное облако прошло на туманный запад.

А прямо была лазурь свободная и бледно-голубая.

В тот час родилась королевна.

Пала красная мантия на мрамор перил. Король, весь в белом шелку, весь в утренних, алмазных искрах, молился над ребенком своим.

И навстречу молитве сияла голубая бесконечность, голубая чистота восходящей жизни.

Король пел над ребенком своим. Он с каждым аккордом срывал со струн розу.

И день проходил. Стая лебедей потянула на далекий север. Звезды — гвозди золотые — вонзались в сапфировую синь.

С песней уснул король над ребенком своим. Уснула и мать над ребенком своим.