Саймон Терни - Калигула

С другой стороны, к чему привело содеянное им? Да, Гемелла не утвердили в качестве первого преемника. То есть теперь мы вернулись к тому положению, которого страшились долгие месяцы и даже годы. Император мертв, а преемственность не определена.

– Императору не суждено было добраться до Рима, – выдохнул Макрон.

– Ему не суждено было добраться до Мизена, – поправил его Калигула.

Гвалт за нашими спинами не стихал. Германцы-телохранители бестолково метались туда-сюда. Они защитили бы Тиберия от мечей и кулаков, но противостоять тому, что выглядело следствием его продолжительного недомогания, были не в силах. Германцы смогли бы охранять его безжизненное тело, но не знали, чьей власти должны отныне подчиняться. Преторианцы стояли подальше от германцев, дабы не вспыхнула случайная ссора, и тоже ждали приказов. Рабы рвали на себе волосы и выли, хотя я видела, что они лишь изображают горе. Никто не любил старика, а меньше всего рабы, которые жили в ежедневном страхе, что малейшая их оплошность закончится визитом на злосчастную террасу.

Из-под навеса с пепельным лицом вынырнул Гемелл. Я пыталась понять, успел ли он услышать, кто будет следующим императором, или, войдя под навес в ожидании хороших вестей, стал свидетелем смерти своего деда. За Гемеллом показался Геликон, личный телохранитель императора, насупленный и мрачный. Уберечь хозяина от болезни было не в его силах, и ему достало ума сообразить, что теплых чувств к нему самому никто не испытывает, ведь за несколько лет он хладнокровно отнял жизнь у множества невинных людей.

На корме коротко звякнула сталь мечей. Там растерянный германец обменялся с таким же растерянным преторианцем оскорблениями. Командиры успели растащить их прежде, чем воцарился всеобщий хаос.

По чистой случайности именно в этот момент судно, причаливая, стукнулось о пирс и резко остановилось, отчего несколько человек с испуганными вскриками повалились на доски палубы. Моряки, не знающие толком, как им теперь себя вести, пытались выполнять свою обычную работу. Они привязали бирему к пирсу и установили трап для высадки.

Калигула привлек мое и Макрона внимание, тихо, но с большим нажимом произнеся:

– Макрон, время решать. Гемеллу ехать до Рима еще сто с лишним миль, однако от трона его отделяет всего один короткий шаг. То же самое верно и для меня. Возможно, будет война. Будут убийства, предательства и смерть. Рим может низвергнуться в хаос, как было после гибели Цезаря…

Едва он упомянул имя Цезаря, как я вспомнила: сегодня мартовские иды! Любят же парки играть судьбами смертных! Или… парки тут ни при чем. В полном изумлении я уставилась на брата. Неужели он смог спланировать все, даже выбрал особенную дату?

Потерявший дар речи префект только растерянно наблюдал за происходящим.

Гай откашлялся, чтобы привлечь его внимание:

– Макрон, поддержка преторианцев сейчас будет иметь решающее значение. Пришло время действовать.

Я нервно сглотнула. В префекте всегда чувствовалось что-то такое, отчего я так и не стала доверять ему. Тем не менее до сих пор он неуклонно поддерживал Калигулу, а не придурка Гемелла.

Мир затаил дыхание.

Великий Юпитер на Олимпе приготовился метнуть молнию.

Макрон взглядом нашел на пирсе центуриона преторианцев. Тот стоял во главе колонны с видом озабоченным и растерянным. Он явно догадывался, что именно происходит на борту биремы, но пока не получил никакого подтверждения. Потом заметил, что на него смотрит префект, и расправил плечи.

– Центурион, строй людей. Божественного Тиберия более нет с нами. Да здравствует новый император Рима. Да здравствует Гай Юлий Цезарь!

Совпадение имени и даты заметила не только я – по-видимому, и Гемелл, который ошеломленно разинул рот да так и застыл. Затем наступил краткий миг неопределенности. Командир германцев заколебался, но кинул один взгляд на бестолкового юношу с отвисшей челюстью и отдал своим людям приказ строиться, после чего повел их по проходу от кормы к носу, остановил на почтительном расстоянии перед моим братом и там опустился на колено. Калигула, улыбаясь, незаметно для всех выбросил три красные ягоды за борт, в темные морские воды. Наверное, он приберегал их для самоубийства на тот случай, если преторианцы его не поддержат. Как я уже упоминала, брат редко оставлял что-либо на произвол судьбы.

Итак, свершилось. Что бы ни предпринял теперь Гемелл, изменить он уже ничего не мог.

Восемнадцать лет назад семья Германика прибыла в Рим, благородная и высокочтимая, но ей грозила смертельная опасность. Наших близких отрывали от нас, бросали в тюрьмы, ссылали и казнили. Нас преследовал вероломный префект Сеян. Шесть лет мы были вынуждены находиться при дворе Тиберия, где любой наш день мог стать последним.

Кошмар закончился.

Императором Рима стал Калигула.

Мартовские иды наконец избавились от зловещей тени прошлого, ибо над империей всходил новый золотой век.

Удивительно, но, когда я во второй раз вернулась в Рим, над городом снова стояла радуга. На этот раз ее арка оказалась гораздо выше, ярче и красивее, а может, мне только виделось так, учитывая пышный прием.

Теперь мы не были семьей, претерпевающей гонения, скорбящей над прахом родных, боящейся заглянуть в будущее. Да и я не была ребенком, сидящим на руках няньки. Калигула стал самым могущественным человеком в мире, и нас чествовали как императорскую семью. Пока мы добирались из Мизена в Рим, везя с собой разлагающееся тело Тиберия, рабы императорского двора изо всех сил старались угодить новому хозяину и тщательно украшали и наряжали Калигулу, чтобы он выглядел, как подобает властителю Рима. Должна сказать, преображение произвело сильное впечатление. Калигула, ничуть не утративший трезвости рассудка, не допускал излишеств и роскоши, которые пытались ему навязать усердные рабы, и стремился сохранить в своем внешнем облике скромность. Результат оказался превосходным. Брат выглядел красиво, величаво и внушительно, но в то же время мало чем отличался от одетого в простую тогу патриция в должности сенатора.

Нет никаких сомнений в том, что население Рима с энтузиазмом восприняло наше триумфальное возвращение. Об отношении к покойному императору можно было судить по отсутствию хотя бы намека на скорбь среди собравшейся толпы, на лицах читался лишь восторг при виде нового правителя. Ведь это сын Германика, великого полководца и любимца Рима! И после губительной порочности Тиберия все ожидали наступления золотого века.