Саймон Терни - Калигула

Вот оно. Значит, возвращение в Рим теперь лишь вопрос времени. Разумеется, Тиберий захочет умереть в великом городе, где его кончина будет должным образом оплакана.

Бо́льшую часть дня Виниций посвятил тому, что расписывал Тиберию плоды своих трудов. Время от времени ему помогал Макрон, а старый властитель иногда перебивал их приступами кашля и озноба. Я слушала их около часа, но подробности меня утомили, к тому же надо было подготовиться. Мы с мужем не виделись три года. Три года! Можете себе такое представить? За это время острая боль от разлуки притупилась, но потребность в супруге и желание незаметно для меня выросли. При одном только взгляде на него по моему телу пробегала волна возбуждения, поэтому я покинула двор и убежала в свои покои. Наконец после вечерней трапезы, в которой я не приняла участия – аппетит совершенно пропал, – Виниций пришел ко мне. Когда он захлопнул за собой дверь и отложил в сторону дощечки для письма, я улыбнулась ему.

– О боги, как же я скучал по тебе! – с придыханием выговорил он, и опять меня охватила волшебная дрожь.

Муж сел, снял сандалии, а потом скинул тунику и прошлепал босиком ко мне.

– Мне тебя не хватало. Очень, очень часто. И я знаю: ты бы приехал, если бы мог, у тебя есть обязанности, но… Ты был нужен мне. И сейчас нужен.

Он печально усмехнулся, забираясь на ложе:

– Император снова велит мне ехать. Утром я отправляюсь в Рим, но вскоре и ты туда поедешь. Мы воссоединимся, и все у нас будет хорошо. Наш дом я готовил для нас с той же заботой и тщанием, что и дворец императора. Ладно, оставим разговоры о завтрашнем дне. У нас всего одна ночь, и я не желаю растратить ее попусту.

Ветры терзали Капри, мигали свечи и лампады, плевались искрами жаровни, но те несколько часов, что мы провели вместе, стали счастливейшими в моей жизни. Утро наступило слишком скоро. Заснуть едва ли удалось, но мы встали бодрыми и довольными, словно проспали целый месяц. Та единственная ночь подняла наши отношения на ступеньку выше. Она изменила нас и сблизила сильнее, чем казалось возможным. Да будут прокляты парки!

Как и предупреждал Виниций, утром он отправился обратно в Рим, готовить славное возвращение императора. Несколько дней я пребывала в тоске, но, как и ожидалось, вскоре Тиберий объявил, что хочет вернуться в город и умереть там, поскольку знает: лодочник на последней переправе жаждет получить от него монету и поля Элизия уже заждались его. Рожденный в Риме, там он и умрет, как и подобает императору.

Тиберий намеревался достичь столицы как можно скорее, однако понимал, что из-за его слабости путешествие будет неспешным. Дожить до апреля он не надеялся.

Началась невероятная суматоха. Мне еще не доводилось видеть, как переезжает императорский двор, и я была поражена тем, насколько сложна эта операция. За исключением небольшого числа рабов и вольноотпущенников, виллу Юпитера покидали все ее обитатели. Вывозили также всю обстановку и имущество. За три дня до мартовских ид повозки начали переправлять скарб из виллы вниз, в порт, где его грузили на суда. Оттуда вещи доставляли через залив в Мизен, а там собирали в огромный караван. Потом этот караван медленно поползет через Италию в Рим, поскольку состояние императора исключало морское путешествие вдоль побережья. Да к тому же это время весенних штормов!

Преторианцев тоже отправили в Мизен. Несколько германцев-телохранителей остались при императоре, а основной отряд выстроили на берегу в полной боевой готовности. Из лесистых уголков острова выползли неисчислимые писцы, управители, помощники и безымянные прихлебатели, чтобы тоже влиться в необъятный передвижной двор императора. Обитатели других одиннадцати поселений Капри, по большей части приспешники Тиберия, уже были на материке.

И как только все было готово, утром в мартовские иды, а это не самая благоприятная дата для рода Юлиев, три последние повозки прогрохотали по разбитой дороге к порту. Хотя, если быть точной, повозок было две. В первой ехали Калигула, Друзилла и я, во второй – Гемелл, Силан и Лонгин. Самого же императора тащили на носилках четверо здоровенных нумидийцев, потому что зубодробительный спуск по ямам и ухабам прикончил бы Тиберия. Сопровождали нашу короткую колонну остававшиеся с императором германцы.

В порту нас ожидал Макрон с маленьким отрядом преторианцев, которых как-то сумел оставить на острове. И пусть сам Тиберий предпочитает своих германцев в качестве охраны, но безопасность императора – обязанность преторианской гвардии, и никакое количество наемных северян ее не отменит. Итак, на последней биреме, отчалившей с Капри, находились император, две группы охранников, настороженно следящих друг за другом, Геликон, горстка потомков Германика, Силан, Лонгин и Гемелл, а также несколько личных рабов Тиберия.

Возле кормовых весел натянули кожаный навес, и под ним расположился Тиберий с телохранителями и прислугой, а все остальные разошлись по палубе. Соленый морской воздух пах свободой. Наконец-то мы покидали остров.

Сам по себе наш отъезд, разумеется, еще не повод для радости. Возможно, мы просто меняем наше заключение среди восхитительных пейзажей Капри на тесные объятия Палатина в Риме, да еще в преддверии жаркого, пыльного городского лета. А если император скончается, так и не решив вопрос с преемником, вообще наступит очень опасный период, когда Калигула будет вынужден искать смерти Гемелла, пока скользкий крысеныш будет стараться стереть с лица земли всю нашу семью.

Но, несмотря на туманное будущее, мы все с радостью покидали Капри. Казалось, что в наших судьбах начинается новая глава, и порой неопределенность куда лучше однозначности.

Морское путешествие до Мизена длиной в каких-то двадцать миль заняло почти пять часов – в это время года нет устойчивых ветров. Кроме того, Неаполитанский залив славится трудными течениями, возникающими из-за многочисленных мысов и островов на входе в него. Зато вода здесь невероятного лазоревого оттенка, ничего подобного я не встречала ни возле Рима, ни севернее. Только об одном я грустила, прощаясь с Капри, – о море.

Во время пути я пыталась завести разговор с братом, но он был необычайно уклончив и не поддержал даже самую невинную беседу о погоде. Казалось, он чем-то озабочен и в мыслях очень далеко от нашего судна. Всю дорогу он не сходил с места – стоял, облокотившись о борт биремы, в передней ее части, тогда как остальные путешественники жались поближе к императорскому навесу на тот случай, если их призовут или можно будет как-то иначе засвидетельствовать свое почтение.

Потерпев неудачу с Калигулой, я попробовала поговорить с Друзиллой, однако вскоре меня прогнали неодобрительные взгляды Лонгина. Похоже, он считал меня неблагонадежной компанией из-за моей относительной свободы и постоянного отсутствия супруга. Я огорчилась, потому что на Капри мы редко виделись с сестрой, несмотря на близкое соседство, а ее печаль погасила мою давнюю ревность. Увы, пообщаться с ней без Лонгина не было никакой возможности. К общению с Гемеллом я не стремилась, Силан же погрузился в беседу с Макроном, вот почему мне пришлось довольствоваться созерцанием проплывающих мимо ландшафтов и белых барашков на выходе из залива. Я надеялась увидеть дельфинов, которые в этой акватории часто провожают суда, но даже с ними мне не повезло.