Саймон Терни - Калигула

Новый удар вспорол ткань, и Калигула попятился, к тем самым перилам, за которыми нашли свою погибель множество невинных людей. Когда я это поняла, у меня чуть сердце не выскочило из груди. Просвистел еще один удар, еще один кусок накидки упал… Мой брат, уклоняясь от меча то в одну, то в другую сторону, отступал к перилам.

Потом он улучил момент и атаковал своего противника ножом. У него вышло, несмотря на крошечное лезвие, и кровь алым веером брызнула из распоротой плоти. Но этот успех дорого обошелся Калигуле. Он получил еще одну рану, поперек костяшек правой руки, а саму кисть спасли только остатки накидки, теперь более похожей на рваную сеть.

– Кто вас послал? – выпалил Калигула, тяжело дыша.

Ответом ему была серия яростных выпадов.

Я отчаянно хотела помочь. Ноги у меня по-прежнему не работали, в голове плавал туман, но в руки, кажется, понемногу возвращались силы. И тогда, подтягиваясь, я поползла к месту схватки. Где-то надо мной вскрикнул от очередной раны Калигула. В своем полуобморочном состоянии я ошиблась с расстоянием – и почувствовала, как хрустнул мой палец под ногой более проворного из двух бандитов. Я завопила, а он наклонился, чтобы посмотреть, на что это он наступил, и в следующий миг мой вопль стих – я впилась зубами в его сухожилие и намертво сжала челюсти.

Теперь настал его черед орать от боли, но, уже падая, он успел сильно пнуть меня другой ногой. Внутри будто что-то взорвалось, я была уверена, что несколько ребер точно сломано. Выплевывая кровь и давясь чем-то мягким, я перекатилась к стене и там скорчилась без движения.

Зато я успела сделать, что хотела. Более сноровистый бандит лежал на земле, сжимал укушенную щиколотку и выл от боли, и только его тяжеловесный товарищ еще сражался с моим братом.

Внезапно все в один миг изменилось. Словно из ниоткуда возник префект Макрон с мечом в руке. Он с размаху ударил громилу в спину, и тот с воплем упал через перила и полетел в пучину моря, темнеющую в тысяче футов под ним. Надо сказать, удар был неудачный и едва не задел Калигулу. Хорошо, что брат обладал молниеносной реакцией.

Затем и укушенный мной громила сумел справиться с болью и попытался подняться и вновь кинуться на моего брата. Макрон уловил его движение, обернулся с презрительной усмешкой и сначала наступил на правое запястье солдата, а потом вонзил свой гладиус ему в спину – сбоку от позвоночника, между четвертым и пятым ребром, прямо в его подлое черное сердце.

Все было кончено.

Как ни странно, Макрон, несмотря на преданность Калигуле и мое прохладное отношение к нему, перво-наперво наклонился надо мной, чтобы помочь мне подняться. Стоять я не могла – не держали ноги. Поэтому Макрону пришлось дожидаться Калигулы, который приходил в себя после неожиданной схватки.

– Гладиатор, – определил префект, глянув на жилистого налетчика, чем подтвердил мои догадки. – Должно быть, второй тоже. Нанять их мог кто угодно, да только мне кажется, что первый и главный подозреваемый находится неподалеку отсюда. Им ведь нужно было разрешение высадиться на острове, значит явились они в чьей-то свите.

Брат согласно кивал в такт словам Макрона:

– У меня такие же предположения. – Остатки накидки еще послужили ему, чтобы промокнуть кровь на лице и предплечье. – Зачем ты убил его? Надо было допросить сначала.

Макрон пожал плечами:

– Меня в тот момент больше волновала твоя жизнь. Тебя ранили или только задели?

– И то и другое, – устало улыбнулся Калигула. – Но ничего серьезного в любом случае. Ливилла, ты как?

Я хотела заверить его, что и со мной все в порядке, но стоило мне открыть рот, как челюсти пронзила вспышка боли, от которой я чуть не потеряла сознание.

– Кажется, у нее вывихнута челюсть… – Брат быстро ощупал меня. – И сломана пара ребер.

– Это не смертельно, – заметил Макрон, – но все равно и тебя, и ее нужно показать лекарям как можно скорее.

Брат вытер лезвие ножа обрывком накидки и убрал его в ножны. Потом подошел ко мне с другой стороны от Макрона, и вдвоем они наполовину повели, наполовину понесли меня к вилле. Мои челюсти как будто онемели и в то же время ужасно болели, и я помню, что сердилась на это – почему онемение не утишило боль? Зато в голове постепенно прояснялось, меня сильно беспокоили картины из прошлого, настойчиво всплывавшие в моей памяти. Приезд Агриппы, сцена у конюшен…

Я остановилась, вынудив замереть обоих мужчин, – так вот чем вызваны эти странные воспоминания. Говорить было больно и тяжело, так что мои слушатели с трудом меня понимали, но я медленно, превозмогая себя, объяснила им, почему один из нападавших показался мне знакомым. Он был из тех рослых рабов, что выкатывали повозку для Гемелла и Агриппы.

И всякие сомнения по данному вопросу окончательно отпали.

– Ясно, – пробормотал Макрон. – Император на краю могилы, люди вокруг него начинают бороться за власть и положение. Хочу знать только одно: согласен ли ты пустить все на самотек и дожидаться, пока Гемелл не станет императором и не убьет тебя, чтобы укрепить свои позиции? Или же ты хочешь сам определить свою судьбу? Преторианская стража сама удар не нанесет, поскольку германцы теперь ни на миг не оставляют императора. Но поддержать такой удар мы можем.

Удар по Тиберию? Посмеет ли брат? Но если не посмеет, то это сделает Гемелл. И на какое будущее тогда смогут рассчитывать дети Германика?

После того дня события будто закрутились в стремительном вихре. Здоровье императора ухудшалось, и с февраля он уже не покидал своих покоев, а всех лекарей яростно гнал прочь как надоедливых мух. Рабы падали с террасы в море часто, как никогда, хотя теперь Геликон вершил казнь в одиночестве – старик не мог выйти и посмотреть, как прощаются с жизнью те, кто посмел вызвать его недовольство. В среднем ежедневно гибло два раба – просто за то, что оказались рядом с императором в тот момент, когда с ним случился очередной приступ недомогания.

Неожиданно на Капри вернулся мой муж с вестью о том, что Рим готов вновь принять императора.

– Коридоры власти очищены от нездорового влияния Сеяна, – сказал Марк Виниций немощному старику и сделал паузу в ожидании, что Тиберий отреагирует на его слова, но тот был слишком слаб, и потому продолжил: – Палатин теперь принадлежит одному только императору, и рабы с нетерпением ждут, когда смогут снова прислуживать своему истинному господину. – (Последнее его утверждение показалось мне сомнительным; наверняка в Риме наслышаны о том, как старый самодур обращается с рабами на Капри.) – Более того, – провозгласил Виниций, – при содействии Макрона из рядов преторианцев были выкорчеваны последние крамольные элементы, и караульная служба тоже очищена от предателей. Отныне Рим целиком и полностью верен своему императору, а имя Сеяна презирает. Мой император, Палатин ожидает вас.