Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Ты, конечно, знаешь, что младший консул Марк Марцелл ведет себя гнусно. Почти все аплодировали, когда группа плебейских трибунов наложила вето на его предложение обсудить вопрос о твоих провинциях в Мартовские календы. В этом году у тебя есть хорошие люди на трибунской скамье.

Но Марцелл поразил меня, когда пошел дальше, объявив, что жители образованной тобой колонии Новый Ком не могут считаться римскими гражданами. Он все твердит, что у тебя по закону нет прав давать кому-то гражданство, а вот у Помпея Магна имеются такие права! Для одного человека – один закон, для другого – другой. Марцелл поднаторел в этих хитростях! Но для сената объявить, что люди, живущие на дальней стороне Пада, не римские граждане и никогда ими не станут, равносильно самоубийству. Несмотря на протест и вето трибунов, Марцелл записал сей декрет на бронзе и вывесил эту таблицу на ростре.

Результат – огромная волна страха, покатившаяся от Альп. Люди взволнованы, Цезарь. Им, поставившим Риму тысячи великолепных солдат, сенат говорит, что они недостаточно хороши. Те, кто живет к югу от Пада, боятся, что у них отберут гражданство, а живущие к северу от него боятся, что им его никогда не дадут. И так всюду, Цезарь. Я слышал, как сотни и сотни людей в Кампании говорят, что Цезарь должен вернуться в Италию, что Цезарь – самый неутомимый защитник простого люда, какого Италия когда-либо знала, что он не потерпит несправедливости и сенаторского самоуправства. Подобные настроения ширятся, но могу ли я или кто-то другой вдолбить этим болванам boni , что они играют с огнем? Нет, нет и нет.

А тем временем этот самодовольный олух Помпей сидит, как жаба в отстойнике, не обращая ни на что внимания. Он, видишь ли, счастлив. Эта гарпия с замороженным лицом, Корнелия Метелла, так глубоко вонзила когти в его толстую шкуру, что он только дергается и тяжело сопит всякий раз, когда она подталкивает его. Говоря «подталкивает», я не имею в виду ничего такого. Я сомневаюсь, что они хоть раз разделили ложе. Или хоть раз предались любви у стены атрия.

Но почему же я пишу обо всем этом тебе, причем в дружеском тоне, хотя мы с тобой никогда не были друзьями? Причин тому несколько, и я честно назову тебе все. Во-первых, я сыт по горло этими boni . Я привык считать, что группа столь приверженных mos maiorum людей всегда должна быть непреложно права, даже в своих ошибках. Но в последнее время я стал думать иначе. Они – болтуны, они разглагольствуют о вещах, о которых понятия не имеют. Под маской всезнайства они прячут свою несостоятельность и полную неспособность мыслить. Если бы Рим стал рушиться вокруг них, они просто стояли бы и рассуждали, у кого есть право быть раздавленным колонной в лепешку, а у кого его нет.

Во-вторых, я не выношу Катона и Бибула. Наглецов, подобных этим двум лицемерным комнатным полководцам, еще нигде не встречалось. Представь, они анализируют твои «Записки», словно эксперты, хотя даже обычная драка в лупанарии поставила бы их в тупик. И еще я не понимаю их слепой ненависти к тебе. Что ты им сделал? Раскрыл их никчемность? Но ведь они и впрямь таковы!

В-третьих, во времена своего консульства ты был добр с Публием Клодием. В своей гибели он виноват сам. Смею сказать, что эксцентричность, свойственная всем Клавдиям, у него приобрела форму безумия. Он не знал предела, не знал, когда надо остановиться. Уже больше года прошло, но я все еще скучаю по этому человеку, несмотря на то что перед печальным событием мы с ним повздорили и были в ссоре.

Четвертая причина сугубо личная, хотя она связана с тремя предыдущими. Я по уши в долгах и не могу сам выпутаться из них. Я очень надеялся, что все разрешит смерть отца, но он ничего мне не оставил. Не знаю, куда ушли деньги, но их определенно нигде не было, когда его страдания кончились. Я унаследовал только дом, однако и он заложен. Ростовщики ходят за мной по пятам. Уважаемая финансовая организация, владеющая закладной на дом, грозится лишить меня права на его выкуп.

К тому же я хочу жениться на Фульвии. «Вот в чем дело!» – слышится мне твой комментарий. Да, вдова Публия Клодия чуть ли не самая богатая женщина в Риме и станет намного богаче, когда ее мать умрет, чего ждать уже недолго. Но я-то – бедняк. Я не могу подступиться к той, кого любил многие годы, я не могу жениться на ней, пребывая в долгах. Впрочем, я ни на что особенно и не рассчитывал, но на днях с ее стороны мне был сделан намек, и весьма откровенный. Я был сражен. Я умираю от желания, но даже не смею взглянуть на нее. Меня связывают долги.

Итак, вот что я предлагаю. Учитывая сегодняшнюю политическую ситуацию, тебе понадобится самый способный и самый умный плебейский трибун, какой когда-либо имелся у Рима. Ибо у них просто слюнки текут в ожидании того дня, когда сенат, уже на вполне законном основании, поднимет вопрос о твоих провинциях. Boni тут же внесут предложение отобрать их у тебя и послать туда Агенобарба. Он отказался от управления провинцией после своего консульства, поскольку слишком богат и ленив. Но из желания тебе насолить дойдет до Плаценции на руках.

Цезарь, если ты заплатишь мои долги, я даю слово Скрибония Куриона, что стану отстаивать твои интересы. Как минимум мне нужно пять миллионов.

Цезарь долго сидел, не шевелясь. Удача вновь была с ним, и какая удача! Курион – его плебейский трибун, а главное, трибун купленный! Это очень важный нюанс, ибо свой кодекс чести имеется и у тех, кто берет взятки. Строгий кодекс. Если человека купили, он остается верен тому, кто его купил. Ибо позор не в том, что его купили, а в том, что он не отработал этих денег. Человек, который взял взятку, а потом предал, считается социальным изгоем. Удача заключалась в том, что ему предложили плебейского трибуна калибра Куриона. Дело не в том, будет ли он так полезен, как думает. Даже работая в полсилы, он станет бесценной жемчужиной.

Цезарь выпрямился, сел за стол, взял перо, обмакнул в чернильницу и стал писать.

Мой дорогой Курион, я сражен. Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем возможность помочь тебе выбраться из финансовых затруднений. Поверь, я не потребую от тебя никаких ответных услуг. Решение остается за тобой.

Однако, если тебе захочется что-нибудь для меня сделать, я готов это с тобой обсудить. Boni и впрямь обвились вокруг моей шеи, как змеи Медузы. Не имею понятия, почему они выбрали меня своей жертвой и преследуют на протяжении многих лет, что я в сенате. Впрочем, это не важно. Важен факт, что я – их мишень.

Но если нам удастся разрушить их планы в дни следующих Мартовских календ, наш маленький союз все равно должен оставаться в тайне. И не советую тебе объявлять, что ты намерен баллотироваться в плебейские трибуны. Почему бы не подыскать нуждающегося человека, который с удовольствием выставит свою кандидатуру, но столь же охотно в последний момент отзовет ее? Конечно, за приличное вознаграждение. Кто это будет, решать тебе, а деньги даст Бальб. Когда этот человек сойдет с дистанции перед самым голосованием, ты предложишь себя, словно это твое спонтанное решение. В этом случае никто даже и не подумает, что ты можешь действовать в чьих-либо интересах.