Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Этому не бывать. Я этого не допущу, чего бы мне это ни стоило. И буду делать все, чтобы мне разрешили зарегистрироваться in absentia . Я сохраню свой теперешний империй, пока не получу консульских полномочий. Я не хочу, чтобы меня считали человеком, попирающим закон. Никогда в жизни я не поступал незаконно. Все делалось в соответствии с тем, что предписывают mos maiorum. Мое самое большое желание – получить второе консульство, не преступая закона. Став консулом, я смогу отмести все облыжные обвинения, опираясь на тот же закон. Они знают это, и это их страшит. Проигрыш для них подобен смерти, ибо тогда им придется признать, что я превосхожу их не только в знатности, но и в умственном отношении. Ибо я – один, а их много. Если они проиграют мне на законном основании, им ничего не останется, кроме как броситься с ближайшей скалы.

Однако надо предвидеть и самые плохие варианты. И подготовиться к действиям, обеспечивающим успех любой ценой, вне рамок закона. Глупцы! Они всегда недооценивали меня.

О Юпитер Всеблагой Всесильный, если ты желаешь, чтобы к тебе обращались, называя тебя этим именем, если же нет – я буду славить тебя под любым другим именем, какое ты хочешь услышать. Ты – любого пола, который ты предпочитаешь, ты сила всех римских богов! О Юпитер Всеблагой Всесильный, заключи со мной союз, помоги мне добиться победы! Если ты сделаешь это, клянусь, что почту тебя величайшими и наилучшими жертвами…»

Поход против битуригов занял сорок дней. Как только Цезарь вернулся в расположение своих войск под Бибрактой, он построил тринадцатый и пятнадцатый легионы и каждому солдату подарил по пленной женщине из этого племени. Затем преподнес каждому рядовому по двести сестерциев, а каждому центуриону по две тысячи. Из своего кошелька.

– Это моя благодарность за вашу поддержку, – объявил он. – То, что Рим вам платит, – это одно, но сейчас я, Гай Юлий Цезарь, премирую вас лично. В этом походе трофеев у нас было немного, как, собственно, и сражений, но я оторвал вас от зимнего отдыха и заставил делать по пятьдесят миль каждые сутки. И все это – после ужасной зимы и напряженной войны с Верцингеторигом. Но ворчали ли вы, когда я послал вас на марш! Жаловались ли вы, когда я велел вам свершить то, что под силу лишь Геркулесу? Нет! Сбивались ли с шага, роптали ли из-за еды, позволили ли мне хотя бы на миг в вас усомниться? Нет! Нет, нет и нет! Ибо вы – люди Цезаря, и Рим никогда не видел ничего похожего! Вы – мои парни! Пока я жив, вы – мои любимцы!

Они приветствовали его во всю силу своих легких. И за то, что назвал их своими парнями, и за деньги, и за рабынь, которые тоже были оплачены им, ибо выручка от продажи рабов принадлежала исключительно главнокомандующему.

– Я получил письмо от Куриона. Оно прибыло в том же пакете, что и письмо Цезарю от сената, – тихо сказал Децим Брут. – Они не позволят ему баллотироваться без личного присутствия. Сенат настроен лишить его полномочий, и как можно скорее. Они хотят предать его позору и навечно изгнать из Италии. Того же хочет и Магн.

Требоний презрительно фыркнул:

– Это меня не удивляет! Помпей не стоит гвоздя из его сапога.

– Да, как и все остальные.

– Разумеется.

Требоний повернулся и покинул плац. Децим шел рядом.

– Думаешь, он решится на это?

Децим Брут не стал вилять:

– Я думаю… я думаю, надо быть сумасшедшими, чтобы провоцировать его. Но если ему не оставят выбора, да, он пойдет на Рим.

– И что же будет, если пойдет?

Светлые брови вскинулись.

– А ты что думаешь?

– Он их раздавит.

– Согласен.

– Тогда нам надо выбирать, Децим.

– Это тебе надо выбирать. Мне не надо. Я – его человек до мозга костей.

– Как и я. Но он не Сулла.

– За что мы должны быть ему благодарны.

Вероятно, из-за этого разговора Децим Брут и Гай Требоний были молчаливы за обедом. Они возлежали вдвоем на lectus summus , Цезарь один – на lectus medius , и Марк Антоний – на lectus imus , напротив них.

– Ты очень щедр, – сказал Антоний, с хрустом вонзая в яблоко зубы. – Ты оправдываешь свою репутацию, но… – Он сильно наморщил лоб, глаза его полузакрылись. – Но ты раздал сегодня около ста талантов. Я прав?

В глазах Цезаря блеснул огонек. Антоний забавлял его. Ему нравилось, что он охотно разыгрывал из себя дурачка.

– Клянусь Меркурием, Антоний, твои математические способности феноменальны. Ты в уме сумел вычислить сумму. Думаю, настало время взять наконец на себя обязанности квестора, чтобы дать возможность бедному Гаю Требатию заняться делом, которое ему больше по душе. Вы не согласны? – обратился он к задумчивой парочке.

Гай Требоний и Децим Брут, усмехнувшись, кивнули.

– Да клал я на эти обязанности! – взревел Антоний, сделав жест, который заставил бы упасть в обморок большую часть женского общества в Риме, но оставил совершенно равнодушными присутствующих.

– Необходимо кое-что знать о деньгах, Антоний, – сказал Цезарь. – Я понимаю, в твоем представлении это некая жидкая субстанция, что течет как вода между пальцами, о чем свидетельствуют твои колоссальные долги, но все же деньги весьма полезны как для будущих консулов, так и для полководцев.

– Не делай вид, что не понял меня, – резко бросил Антоний, смягчая дерзость обезоруживающей улыбкой. – Ты только что раздал сотню талантов людям двух из твоих одиннадцати легионов и каждому до последнего подарил по рабыне, а это еще тысяча сестерциев, если ее продать. Но очень немногие сделают это, поскольку ты постарался, чтобы они получили самых молоденьких, самых аппетитных. – Он повернулся на ложе и стал массировать свои толстые икры. – А девять легионов не получили ни обола. Возникает вопрос: намерен ли ты одарить чем-либо остальных?

– Это было бы неразумно, – серьезно ответил Цезарь. – Кампания обещает быть долгой. В следующий раз со мной отправятся два других легиона. Потом еще два других. И еще.

– Умно!

Антоний протянул руку, взял чашу и одним глотком осушил ее.

– Дорогой мой Антоний, – заметил Цезарь. – Не заставляй меня изымать из зимнего рациона вино. Сдерживайся, или я сдержу тебя сам. Советую тебе разбавлять вино водой.

– Одного я не понимаю, – сказал хмуро Антоний. – Откуда у тебя это пренебрежение к лучшему из даров, преподнесенных богами мужчинам. Вино – это панацея.

– Это не панацея. И не дар богов, – медленно ответил Цезарь. – Скорее это проклятие, вылетевшее из ящика Пандоры. Оно отупляет, даже если пить изредка. А мысль отупевшего человека подобна мечу, неспособному разрубить волос.

Антоний захохотал:

– Вот и ответ, Цезарь! Ты – меч, разрубающий волос. И более ничего!

Через восемнадцать дней Цезарь снова был готов покинуть Бибракту, на этот раз чтобы урезонить карнутов. Требоний и Децим Брут ехали с ним. Антония, к его большому огорчению, оставили присматривать за порядком. Квинт Цицерон привел из Кабиллона шестой легион, а Публий Сульпиций прислал четырнадцатый из Матискона. Но сам не пришел, так как Цезарю не требовались дополнительные легаты.