Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Все из-за этих волос! Они стали растягиваться. Сначала пола коснулись пальцы повешенной, потом ступни. Жертву, еще живую, сбросили на пол, как мешок с песком, и принялись вешать вновь.

Когда лицо Рианнон стало иссиня-черным, Литавик сел к столу и велел принести себе канцелярские принадлежности. Написав письмо, он отдал его управляющему.

– Поезжай в Бибракту, – сказал он. – Говори людям Цезаря, что едешь с письмом от Литавика, и они не тронут тебя. Цезарь тоже тебя не убьет, ты понадобишься ему как проводник к моему дому. Ступай. Под моей кроватью лежит кисет с золотом. Возьми его. И скажи моим людям, чтобы собирались и уезжали к Валетиаку: он примет их. Но тела во дворе никто не должен трогать. Я хочу, чтобы все оставалось как есть. И она, – он указал на тело повешенной, – пусть висит. Пусть Цезарь найдет ее в таком виде.

Вскоре после отъезда управляющего уехал и сам Литавик. На своем лучшем коне, в своей лучшей одежде, правда без накидки, зато сопровождаемый тремя вьючными лошадьми, основной поклажей которых были золото, драгоценности и меховой плащ. Он направлялся к Юре – горной цепи, разделявшей земли секванов и гельветов. Гельветы, конечно же, будут рады ему. Он – враг Рима, а все дикари не любят Рим. Ему только стоит сказать, что Цезарь назначил награду за его голову, и от Галлии до Галатии все будут им восхищаться. Так все и было до Юры. Затем у истоков Данубия он повстречался с людьми, которые называли себя вербигенами. И те взяли его в плен. Вербигенам было наплевать и на Рим, и на Цезаря. Они отобрали у Литавика все имущество. А заодно и голову.

– Я рад, – сказал Цезарь Требонию, – что мне суждено видеть мертвой только ее. Свою дочь и мать мертвыми я не видел.

Требоний не знал, что сказать, как выразить свои чувства. Колоссальное возмущение, боль, горе, ярость переполняли его, когда он смотрел на бедняжку с почерневшим лицом, висевшую на собственных волосах, которые так растянулись, что она уже стояла на полу, чуть согнув колени. О, это несправедливо! Этот человек так одинок, так не похож на других. Он благороден, он выше всех, кто его окружает! С Рианнон ему было интересно, она забавляла его, он обожал ее пение. Нет, он не любил ее, любовь была бы ярмом. Требоний знал Цезаря достаточно хорошо, чтобы понимать это. Что сказать? Как могут слова облегчить такое потрясение, вызванное величайшим оскорблением, бессмысленной, безумной жестокостью? О, это несправедливо! Несправедливо!

С того момента, как Цезарь въехал во двор дома Литавика, на лице его не дрогнул ни один мускул. Потом они вошли в дом и увидели Рианнон.

– Помоги мне, – сказал он Требонию.

Они сняли повешенную с крюка. Ее одежда и драгоценности нетронутыми лежали в повозке. Рыжую одели для похорон, пока несколько германских солдат копали могилу. Кельтские галлы не признавали обряда сожжения, так что ее положили в землю вместе со всеми убитыми слугами у ее ног, ведь она была царской крови.

Гот, командир четырех сотен убиев, ждал снаружи.

– Мальчика здесь нет, – сказал он. – Мы обыскали каждую комнату в доме и все другие строения, каждый колодец, каждую конюшню – проверили все. Мальчика нигде нет.

– Спасибо, Гот, – улыбнулся Цезарь.

Требоний не сводил с него глаз. Как он держится! И какой же ценой ему даются эта вежливость и это спокойствие?

Больше ничего не было сказано, пока не закончились похороны. Поскольку друидов в округе не отыскалось, Цезарь сам провел обряд.

– Когда ты хочешь начать поиски Оргеторига? – спросил Требоний, когда они отъехали от пустого дома.

– Никогда.

– Что?!

– Я не хочу его искать.

– Но почему?

– Тема исчерпана, – отрезал Цезарь.

Он посмотрел на Требония, как всегда. Холодно и несколько отрешенно. Потом отвел взгляд.

– Мне будет не хватать ее песен, – сказал он и больше никогда не упоминал ни о Рианнон, ни о своем исчезнувшем сыне.

Тит Лабиен

Когда новость о поражении и пленении Верцингеторига дошла до Рима, сенат объявил двадцатидневный праздник. Но это не могло залатать бреши, которую Помпей и его новые союзники boniпробили в позициях Цезаря, отлично сознавая, что у того нет ни времени, ни сил противостоять им. Он был, правда, хорошо информирован о римских делах, но ему прежде всего следовало выиграть войну в Галлии. И хотя такие превосходные люди, как Бальб, Оппий и Рабирий Постум, рьяно пытались разогнать сгущавшиеся над головой Цезаря тучи, у них не было ни его политического чутья, ни его огромного авторитета. Драгоценные дни проходили в бесплодном обмене письмами.

Вскоре после того, как Помпей стал консулом без коллеги, он женился на Корнелии Метелле и окончательно перешел в лагерь boni . Первое свидетельство его новых идеологических обязательств появилось в конце марта, когда он возвел прошлогодний декрет сената в ранг закона. Достаточно безобидного на первый взгляд, но Цезарь оценил его возможности, как только прочел письмо Бальба. Отныне консул или претор должен был ждать пять лет после окончания срока своей службы, прежде чем он сможет управлять провинцией. Серьезная неприятность, потому что сразу появилась уйма потенциальных наместников из числа тех, кто в свое время отказался взять провинцию после своего пребывания претором или консулом. Теперь каждый из них обязан был исполнять обязанности наместника, если прикажет сенат.

Еще хуже был закон, по которому все кандидаты на должности претора или консула обязаны были регистрироваться лично. Каждый член оппозиции яростно протестовал. А как же Цезарь? Как же закон десяти плебейских трибунов, позволяющий ему баллотироваться на второй консульский срок in absentia ? «О! – воскликнул Помпей. – Извините, я совершенно об этом забыл!» И он тут же внес в свой проект дополнение, делающее исключение для Цезаря. Но дополнение почему-то не было приписано на бронзовой таблице, что автоматически лишило его законной силы.

Цезарь узнал, что он не может зарегистрироваться in absentia , когда осаждал Аварик. Потом была Герговия, потом измена эдуев, потом еще что-то. Колесо вертелось. Возле Декетии ему сообщили, что сенат попал в сложное положение, обсуждая, кого посылать в провинции. Недавние преторы и консулы не годились, они теперь должны были ждать пять лет. Сенаторы чесали в затылке, спрашивая себя, где взять наместников, а консул без коллеги смеялся. «Проще простого! – сказал Помпей. – Тот, кто ранее отказался от предлагаемой должности, пусть едет в провинцию. И совсем не важно, хочет он этого или нет». Поэтому Цицерону велели ехать в Сицилию, Бибулу – в Сирию. Домоседы, естественно, пришли в ужас.