Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

– Во мне течет кровь Юниев, – резко сказал Брут.

– Но ветви Брутов, а не Силанов. Есть разница.

– А по материнской линии и Тертулла, и я из рода патрициев Сервилиев! – продолжил Брут, наливаясь краской.

– Хорошо-хорошо, – поспешно согласился Кассий. – Так могу я надеяться?

– Я должен спросить мать.

– О Брут, когда ты научишься принимать решения сам?

– Какие решения? – спросила Сервилия, без стука входя в кабинет.

Взгляд больших темных глаз остановился на Кассии. На сына Сервилия предпочитала вообще не смотреть. Сияя, она подошла к гостю, взяла в ладони энергичное загорелое мужское лицо.

– Как я рада, что ты опять в Риме! – сказала она, целуя Кассия в губы.

Ей всегда нравился Кассий, приятельствовавший с ее сыном с подростковых времен. Воин, человек действия. Настоящий мужчина, способный самостоятельно сделать себе имя.

– Какие решения? – повторила она, садясь в кресло.

– Я хочу жениться на Тертулле, – ответил Кассий. – И как можно скорее.

– Тогда давай спросим, что она думает об этом сама, – спокойно сказала Сервилия, не поинтересовавшись мнением Брута.

Она хлопнула в ладоши, призывая управляющего.

– Попроси госпожу Тертуллу прийти в кабинет, – сказала она ему, затем опять обратилась к Кассию: – Почему так спешно?

– Сервилия, мне без малого тридцать три. Пора заводить семью. Я понимаю, что Тертулла еще совсем девочка, но мы ведь обручены, и она меня знает.

– Она уже вполне созрела, – последовало спокойное уточнение.

Тут в помещение вошла Тертулла, и Кассий не поверил глазам. Тринадцатилетняя девочка, какой он помнил ее все три года разлуки, превратилась в молодую красавицу. Очень походившую на покойную дочь Цезаря Юлию, но без бледности и без хрупкости. Статная, с большими серовато-желтыми, широко расставленными глазами. Густые, темного золота волосы, соблазнительный рот, безупречная золотистая кожа. Плюс к тому две изящные грудки. О Тертулла!

Увидев гостя, красавица радостно улыбнулась и протянула к нему руки.

– Гай Кассий, – хрипловато, совсем как Юлия, сказала она.

Он, улыбаясь в ответ, пошел к ней, взял за руки:

– Тертулла. – И повернулся к Сервилии. – Могу я сказать?

– Конечно, – кивнула Сервилия, с удовольствием наблюдая, как они влюбляются друг в друга.

Кассий повернулся к невесте:

– Тертулла, я пришел сюда просить твоей руки. Твоя мать… – Он не добавил: «и твой брат». Зачем упоминать размазню? – Твоя мать говорит, что решение за тобой. Ты выйдешь за меня?

Улыбка ее изменилась, стала чарующей, соблазнительной. Вдруг стало очевидно, что Сервилии в ней гораздо больше, чем Юлии.

– С радостью, Гай Кассий!

– Хорошо! – с живостью проговорила Сервилия. – Кассий, уведи эту глупышку куда-нибудь, где ты сможешь поцеловать ее без того, чтобы все слуги и родичи на это глазели. Брут, ты возьмешь на себя заботы о свадьбе. Это время года благоприятно для браков, но тщательно выбери день.

Она нарочито хмуро посмотрела на счастливую пару:

– Пошли-пошли! Кыш!

Они вышли, держась за руки. Теперь ей ничего не оставалось, кроме как перевести взгляд на сына. Ох, ну и лицо! Прыщавое, как всегда небритое, губы вялые, нерешительные. И глаза печальные, как у собаки.

– Я не знала, что у тебя Кассий.

– Он только что вошел, мама. Я собирался послать за тобой.

– А я пришла повидать тебя.

– По какому поводу? – спросил Брут, встревожившись.

– О тебе трезвонят по всему городу. Аттик весьма недоволен.

Лицо его вдруг исказилось, сделалось более выразительным и живым, каким в присутствии матери еще никогда не бывало.

– Цицерон! – прошипел он.

– Вот именно. Самолично. Клеймит тебя как ростовщика, обобравшего его провинцию, Каппадокию и Галатию. Не говоря уже о Кипре.

– Он ничего не докажет. Деньги одалживали два моих клиента, Матиний и Скаптий. Я лишь старался отстаивать их интересы.

– Дорогой мой, ты забываешь, что вся эта кухня знакома мне с детских лет! Матиний и Скаптий – твои приказчики, и не больше. Мой отец основал эту фиктивную фирму наряду со многими ей подобными. Они хорошо законспирированы, это да. Но не для человека с мозгами и проницательностью Цицерона.

– Я справлюсь с Цицероном, – сказал Брут с таким видом, словно и впрямь мог справиться с ним.

– Надеюсь, лучше, чем твой уважаемый тесть справился со своими проблемами! – усмехнулась Сервилия. – В Киликии он оставил столько свидетельств своего казнокрадства, что они даже слепцам бросались в глаза. Результат – обвинение в вымогательстве. Будет суд. А ты, Брут, был его сообщником. Ты думаешь, Рим не знает о ваших махинациях? – Она сухо улыбнулась, обнажив мелкие, идеально белые зубы. – Сначала Аппий Клавдий угрожает расквартировать армию в каком-нибудь несчастном киликийском городишке, но тут выходишь на сцену ты и намекаешь, что сотня талантов, поднесенная наместнику, поможет избежать этой участи, после чего фирма «Матиний и Скаптий» берется ссудить городку эту сумму. Аппий Клавдий сует деньги в карман, а ты получаешь даже больше его, собирая долги.

– Суд возможен, но Аппия Клавдия оправдают.

– Я в этом и не сомневаюсь, сын. Однако подобные слухи пагубно отразятся на твоей карьере. Так говорит Понтий Аквила.

Уродливое лицо исказилось. Черные глаза опасно блеснули.

– Понтий Аквила! – презрительно фыркнул Брут. – Цезаря я мог понять, мама, но не амбициозное ничтожество вроде Понтия Аквилы! Ты роняешь свое достоинство.

– Как ты смеешь! – прорычала она, вскакивая.

– Да, мама, я боюсь тебя, – твердо произнес Брут, когда она угрожающе нависла над ним. – Но мне уже далеко не двадцать, и есть вещи, о которых я имею право высказаться, потому что они пагубны для нашего статуса, нашего общественного положения, нашего достоинства. Как этот Понтий Аквила.

Сервилия повернулась и ровной походкой вышла из комнаты, нарочито спокойно закрыв за собой дверь. В саду перистиля она привалилась к колонне, дрожа от гнева и сжав кулаки. «Нет, как он посмел? Неужели он деревянный? Неужели он никогда не знал зова плоти, не выл беззвучно в ночи, не терзался своим одиночеством, не сгорал от желания? Да, никогда. Это же Брут. Вялый, слабохарактерный и к тому же импотент. Он думает, что я не знаю об этом. Его жена живет в моем доме. Жена, которую он ни разу не поимел. А на других пастбищах он не пасется. Огонь, гром, вулкан, землетрясение – все это не про него. Он может иногда что-то вякнуть, как в этот раз про Понтия Аквилу, но и только. Да как он смеет! Неужели он ничего не понимает?»

Когда Цезарь уехал в Галлию, она лежала одна и скрипела зубами, молотя кулаками по подушке. Призывая его, желая его, нуждаясь в близости. Слабая от истомы, мокрая, изголодавшаяся. Их встречи всегда походили на поединки по неистовству, по накалу, по напряжению тел. О, она всегда старалась быть равной ему, но ее опрокидывали, укрощали, порабощали. Со всей ее незаурядностью, со всем ее интеллектом. Он каждый раз побеждал и все-таки не уходил, оставался. А чего еще может желать женщина, как не мужчину, который во всем превосходит ее, но тем не менее остается? Не из-за денег, не еще по каким-то резонам, а исключительно под влиянием тяги ко всему женскому в ней. О Цезарь, Цезарь…