Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Антоний, Квинт Кассий, Курион и Целий прибыли в лагерь под Аримином ранним утром одиннадцатого января. У первых двоих тоги были разорваны, лица в ссадинах, в синяках – короче, то, что надо. Цезарь тут же построил тринадцатый легион.

– Вот почему мы здесь! – сказал он солдатам. – Мы пришли в Италию, чтобы положить конец творящемуся в ней произволу! Ни один римлянин, каким бы родовитым или влиятельным он ни был, не имеет права посягать на священное право плебейских трибунов, призванных защищать простой народ, многочисленных представителей плебса – от неимущих до солдат Рима, от деловых людей до государственных служащих. Да, многие из сенаторов тоже плебеи. Но можем ли мы теперь считать их таковыми? Позволив сенату столь жестоко расправиться с Марком Антонием и Квинтом Кассием, они отреклись от своего плебейского статуса и наследия! Плебейский трибун – лицо неприкосновенное. Он обладает неотъемлемым правом на вето. Неотъемлемым! Все, что сделали Антоний и Кассий, – это наложили вето на незаконный декрет, попирающий их права, но в целом бьющий по мне. Я, видимо, сильно унизил сенат, расширив пределы влияния Рима и добавив деньжат в его казну. А может быть, их очень злит, что я не с ними. Что ж, я действительно не из них. Сенатор – да. Магистрат – да. Консул – да. Но никак не член маленькой, жадной и злобной шайки так называемых хороших людей – boni ! Главная цель их – отстранить римский народ от управления собственным государством. Они решили, что сенат останется в Риме единственным правящим органом. Их сенат, ребята, не мой! Мой сенат – ваш слуга. Их сенат хочет быть вашим хозяином. Он хочет единолично решать, сколько денег платить вам и давать ли вам по истечении срока службы надел земли. Он хочет определять размер ваших наградных, вашу долю в трофеях. Хочет решать, кому из вас позволить участвовать в триумфальных шествиях. Давать ли вам гражданство, пороть ли колючими плетьми ваши спины, согнувшиеся на службе Риму. Он хочет, чтобы вы, солдаты Рима, признали его вашим хозяином. Он хочет, чтобы вы боялись их, хныкали, как самые презренные нищие на сирийской улице!

Гирций довольно вздохнул.

– Закусил удила, – сказал он Куриону. – Это будет одна из его лучших речей.

Цезарь между тем продолжал:

– Эта злобная шайка, эта жалкая кучка засевших в сенате манипуляторов посягнула на мое dignitas , на мое право на общественное уважение. Они хотят уничтожить и ваше dignitas , называя все, что вы делали, предательством. Вспомните, как это было, ребята! Вспомните мили изнурительных маршей, пустые желудки, свист вражеских стрел! Вспомните павших в боях, взгляните на свои шрамы! Задумайтесь, где мы были, что делали, сколько работали и сколько вытерпели всего, чтобы прославить свою страну, свой народ! И что в результате? Наших плебейских трибунов бьют и вышвыривают на Форум! Наших достижений не замечают, больше того, на них просто плюют! И кто же? Мечтающие выбиться в патриции плебеи! Скверные солдаты и бездарные командующие. Кто-нибудь слышал о Катоне-воителе? Или о победителе Агенобарбе?

Цезарь помолчал, усмехнулся, пожал плечами.

– Имя Катон вам, похоже, вообще незнакомо. Агенобарб – может быть, его прадед был неплохим воином. Но я назову сейчас имя, известное всем. Это Гней Помпей, сам себя нарекший Великим! Да, Гней Помпей, который должен был быть сейчас в наших рядах! Но на старости лет он так заплыл жиром, что выбрал себе иную участь – держать наготове мочалку, чтобы подтирать задницы своим новым друзьям, boni ! Он с большой охотой поддерживает травлю Гая Юлия Цезаря. А почему? Почему? Я скажу почему! Потому что его превзошли в военном искусстве, оставили далеко позади! Потому что ему не хватает подлинного величия, чтобы признать, что чьи-то ребята дерутся намного лучше, чем все те, кто был когда-либо у него под рукой! Кто может сравниться с вами? Никто! Никто в мире! Вы – лучшие из солдат, когда-либо бравших в руки мечи и щиты! Вот я, и вот – вы! Мы перешли эту реку, чтобы восстановить наше попранное достоинство, чтобы никто никогда не смел более на него посягать. Я не начал бы эту войну по меньшей причине. Я не пошел бы против кучки зарвавшихся олухов, я бы их терпел. Но они осмелились поднять руку на основу основ моей жизни. На то, что я свято блюду и всегда буду блюсти! Это мое dignitas . Я не позволю отнять его у меня. Я не позволю отнять у вас ваше dignitas . Кем бы я ни был, вы такие же, как я! Мы шли вместе, плечом к плечу, чтобы отсечь у Цербера все три его головы! Мы пробивались сквозь льды и снега, мы пересекали моря, взбирались на горы, переправлялись через могучие реки! Мы поставили на колени самые храбрые народы мира! Мы подчинили их Риму! А что может сказать на это бедный старый поблекший Гней Помпей? Ничего, ребята, ни слова! Совсем ничего! Но что же он вознамерился сделать? Он решил отобрать у нас все. Нашу честь, нашу славу, наши воинские заслуги! Все, чем мы по праву гордимся и для чего мы живем!

Он замолчал и раскинул руки. Так широко, словно хотел обнять весь легион.

– Я целиком ваш, ребята. Я твердо знаю: нет вас – нет и меня. И именно вы должны принять окончательное решение. Идем ли мы в Италию, чтобы отомстить за наших плебейских трибунов и вновь обрести наше dignitas ? Или мы повернемся кругом и возвратимся в Равенну? Что вы решите? Идти дальше или вернуться?

Никто не двинулся. Не вздохнул, не кашлянул и не чихнул. Тишина была очень долгой. Потом вперед выступил старший центурион.

– Мы идем дальше! – крикнул он.

– Идем! Идем! Идем! – подхватили легионеры.

Цезарь сошел с возвышения и направился вглубь рядов, улыбаясь, пожимая протянутые к нему руки, пока не скрылся среди тускло поблескивающих кольчуг.

– Что за человек! – поделился с Оркой своим впечатлением Поллион.

Вечером Цезарь ужинал со своими офицерами и четырьмя беглецами из Рима, умытыми и одетыми в кожаные доспехи.

– Гирций, моя речь записана? – спросил он.

– Сейчас ее копируют, Цезарь.

– Я хочу, чтобы ее разослали по всем моим легионам.

– Они с нами? – спросил Целий. – Я имею в виду командиров оставшихся в Галлии войск.

– Все, кроме Лабиена.

– Это неудивительно, – пробормотал Курион.

– Почему он не с тобой? – опять спросил Целий.

Он знал меньше всех и потому задавал много лишних вопросов.

Цезарь пожал плечами:

– Я так решил.

– Как легаты узнали о твоих планах?

– В октябре я был в Косматой Галлии и, естественно, виделся с ними.

– Значит, ты уже тогда все спланировал?

– Дорогой мой Целий, – терпеливо пустился в объяснения Цезарь, – Рубикон всегда был одним из вариантов. Но – самым нежелательным. И, как тебе хорошо известно, я прилагал все силы, чтобы дело до этого не дошло. Однако лишь дурак не рассматривает все стратегические ходы. Скажем так, к октябрю я считал Рубикон скорее вероятностью, чем единственным выходом из положения.