Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

– Поллион, – сказал Цезарь своему младшему легату Гаю Асинию Поллиону, – нет смысла перетаскивать все это в наш лагерь. Веди всех наших сюда. Пусть порадуются угощению, которое приготовил для них неприятель. – Он ухмыльнулся. – Праздник будет сегодня. К завтрашнему утру все испортится. Мне не нужны больные солдаты.

Содержимое офицерских шатров повергло всех еще в больший шок. По иронии судьбы Цезарь в последнюю очередь дошел до пристанища Лентула Круса.

– Тень гифейского дворца на море! – покачав головой, сказал он. (Никто не понял, что это значит.) – Неудивительно, что он не озаботился такой малостью, как казна! Если бы я не заглянул в нее, то подумал бы, что Крус ее просто ограбил.

Всюду золотая посуда, ложа покрыты тирским пурпуром, подушки расшиты жемчугом, а в спальном отделении обнаружилась ванна красного мрамора на металлических львиных лапах. В кухонном отделении теснились бочки со снегом, набитые доверху всяческими деликатесами: креветками, морскими ежами, устрицами, краснобородкой, разными видами дичи. Тесто для хлеба уже поднялось, горшки с соусами выстроились на полках, ожидая, когда их подогреют.

– Хм, – хмыкнул Цезарь. – Видимо, здесь будем праздновать мы. Ладно, Антоний. Сегодня ты можешь есть и пить, сколько твоя душа пожелает. Но, – он усмехнулся, – завтра вернешься к прежней диете. Я не могу жить во время кампаний, как Сампсикерам. Кстати, откуда у Круса снег? Уж не с горы ли Олимп?

В сопровождении Кальвина он вернулся в шатер Помпея, чтобы разобраться с его канцелярией.

– Бумаги неприятеля следует предавать сожжению перед войском. Помпей однажды сам проделал такое – в Оске, после гибели Квинта Сертория. Но дураком будет тот, кто их не просмотрит.

– Ты сожжешь их? – улыбаясь, спросил Кальвин.

– Непременно! И прилюдно, как это сделал Помпей. Однако сначала я их прочту. Мы сделаем так: я бегло просмотрю все и буду передавать тебе то, что стоит прочесть внимательней.

Среди многих десятков интересных бумаг было и завещание Птолемея Авлета.

– Ну-ну! – задумчиво промолвил Цезарь. – Пожалуй, этот документ я не сожгу. В будущем он может мне очень пригодиться.

На другой день все поднялись довольно поздно, в том числе и сам командующий. Он почти до рассвета читал бумаги Помпея, сундук за сундуком. Много полезнейшей информации.

Пока легионы занимались сожжением тел и прочими делами, Цезарь с легатами выехал на дорогу и неспешно двинулся к Лариссе. Там его поджидала основная масса римских легионеров Помпея. Двадцать три тысячи человек стали просить у него прощения, и Цезарь простил их. А потом предложил всем желающим поступить в его войско.

– Зачем, Цезарь? – спросил удивленно Публий Сулла. – Мы же выиграли войну!

Светлые, бередящие душу глаза с холодной иронией остановились на племяннике прежнего диктатора Рима.

– Чушь, Публий! – сказал ровный голос. – Война не кончилась. Помпей все еще на свободе. И Лабиен, и Катон, и все флотоводцы Помпея вместе с флотом! И десяток других весьма опасных людей. Эта война не закончится, пока я не подчиню их себе.

– Себе? – нахмурился Публий Сулла, потом улыбнулся. – А-а-а! Ты хочешь сказать – Риму.

– Я и есть Рим, Публий. И Фарсал это доказал.

Для Брута Фарсал стал кошмаром. Не ведая, догадался ли о его душевных муках Помпей, Брут все же был благодарен, что тот отправил его к Лентулу Спинтеру, к реке, где густели осока и камыши. Они внушали спокойствие, пускай эфемерное, ибо Бруту дали коня и сказали, что он отвечает за действия крайних когорт. Брут в стальных доспехах сидел на коне и смотрел на рукоять своего меча безотрывно, завороженно, будто мелкий грызун на змею.

Он знал, что даже не попытается вытащить меч. Вдруг все задвигалось. «Геркулес Непобедимый!» – закричали вокруг. Со стороны противника тоже донеслись какие-то кличи. К своему ужасу, Брут обнаружил, что сражение – это не красивое фехтование множества пар, но общая сшибка кольчуг, кренящихся то в одну сторону, то в другую. Мечи куда-то вонзались, сверкая, щиты использовались как тараны и рычаги. Как они узнают, кто друг, а кто враг? Неужели у них есть время разобрать цвета перьев на шлемах? Пораженный Брут просто сидел на коне и смотрел.

Весть о разгроме левого фланга и кавалерии разнеслась по всему фронту. Каким образом, он не понял, но сам уже точно все знал. Вокруг перестали кричать «Геркулес Непобедимый!», а желтые плюмажи приданных Бруту когорт заменились на синие, чужие. Осознав это, Брут пнул свою кобылу под ребра и помчался к реке.

Весь день и почти всю ночь он прятался на болотистом берегу Энипея, ни на секунду не отпуская поводья. Наконец, когда крики и смех наверху начали затихать, а костры гаснуть, он вскарабкался на коня и поехал в Лариссу.

Там один сострадательный человек предложил ему кров и снабдил подходящей одеждой. Брут сел и принялся писать Цезарю.

Цезарь, это Марк Юний Брут, когда-то бывший твоим другом. Пожалуйста, прости меня за мою самонадеянность и решение связать себя с Гнеем Помпеем Магном. В течение многих месяцев я сожалел о том, что покинул Тарс и Публия Сестия, у которого был легатом. Я оставил свой пост как глупый мальчишка, жаждущий приключений. Но такой род приключений меня сильно разочаровал. Я понял, что я до смешного робок и что война – совершенно не мое дело.

По городу ходят слухи, что ты предлагаешь простить всех помпеянцев, если они прежде не обманули твоего доверия. Я также слышал, что ты простишь любого даже во второй раз, если один из твоих людей вступится за него. В моем случае это необязательно. Я прошу прощения как виноватый единожды. Прости же меня, если не ради меня, так ради моей матери и твоей покойной дочери Юлии.

Получив это письмо, Цезарь поехал в Лариссу.

– Найди мне Марка Юния Брута, – сказал он городскому этнарху. – Найди – и Ларисса не пострадает.

Пришел Брут, все еще в греческой одежде, жалкий, похудевший, пристыженный, боясь поднять голову и посмотреть в лицо призвавшему его к себе человеку.

– Брут, Брут, что я вижу? – услышал он низкий знакомый голос и почувствовал на своих плечах чьи-то руки.

Кто-то заключил его в крепкие, стальные объятия. Брут ощутил прикосновение губ. Он поднял голову. Цезарь. О, у кого еще такие глаза? Кто еще обладает силой, чтобы подчинить его мать?

– Мой дорогой Брут, я так рад видеть тебя! – сказал Цезарь, отводя его в сторону от своих ухмыляющихся и еще не спешившихся легатов.

– Ты прощаешь меня? – прошептал Брут.

Тяжесть и тепло руки Цезаря напомнили ему материнскую руку. И он опять всполошился. О боги, его ведут, чтобы унизить, убить!

– Мне и в голову не могло прийти, что ты нуждаешься в прощении, мой мальчик! – сказал Цезарь. – Где твои люди? У тебя есть лошадь? Ты немедленно едешь со мной. Ты мне очень нужен. Мне так не хватает человека, способного с твоей дотошностью разбираться в параграфах, цифрах и всяческих мелочах. И я обещаю, – продолжал теплый и дружеский голос, – что в ближайшие годы ты добьешься под моим покровительством большего, чем мог тебе дать Помпей.