Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

– Для меня честь принимать тебя, Помпей, – сказал старик в простой белой одежде, поглаживая длинную белую бороду.

– Нет, это честь для меня, Кратипп.

Помпей стоял, глядя в слезящиеся глаза и удивляясь, что не находит в них ни малейших признаков мудрости. Разве философы не должны выглядеть мудрецами?

– Давай пройдемся, – сказал Кратипп, беря гостя под руку. – Этот сад очень красив. У него римский стиль. Мы, греки, не умеем сажать сады. Я всегда думал, что уважение к природе – врожденная черта римлян. Мы, греки, выражаем нашу любовь к красоте через вещи, и только, а вы, римляне, имеете талант вписывать сделанное человеком в природу, причем весьма искусно. Мосты, акведуки… Такие воздушные! Мы никогда не понимали красоты арки. Но природа нелинейна, Гней Помпей, – продолжал Кратипп. – Природа кругла, как земля, на которой мы живем.

– Я никогда не мог себе это представить.

– Разве Эратосфен не доказал, измерив длину тени в Верхнем и Нижнем Египте, что земля – это шар? Плоскость имеет края. А если есть края, почему тогда воды океана давным-давно не стекли с них? Нет, Гней Помпей, мир – это шар, замкнутый на себя, как кулак. И в этом, знаешь ли, есть своя бесконечность.

– Интересно, – сказал Помпей, подбирая слова, – мог бы ты рассказать мне что-нибудь о богах?

– Я многое могу рассказать тебе, но что именно ты хочешь знать?

– Ну, что-нибудь об их обличье, а также о сути. Что такое божественная природа, например.

– Я думаю, вы, римляне, ближе к ответу, чем греки. Мы уподобляем богов людям, со всеми их ошибками, страстями, чаяниями и пороками. А римские боги – настоящие римские боги – не имеют лица, тела, формы. Вы говорите – numina . Воздух, составляющие воздуха. Бесконечность.

– Но как они существуют, Кратипп?

Водянистые глаза Кратиппа были очень темными, но с помутневшим кольцом вокруг радужки. Arcus senilis . Знак близкой смерти. Скоро он уйдет из этого мира. Соскользнет со своего шара.

– Они существуют сами в себе.

– Нет, на кого они похожи?

– На самих себя. Нам невозможно понять, как они выглядят, зрение тут бессильно. Мы, греки, наделяем их человеческим обликом, потому что ничего больше не можем придумать. И сверхъестественной силой, чтобы они отличались от нас. Но я считаю, – понизил голос Кратипп, – что все боги являются частью одного великого Бога. И тут опять вы, римляне, подходите ближе всех к истине. Вы знаете, что все ваши боги – часть одного великого бога, Юпитера Всеблагого Всесильного.

– И этот великий Бог живет в воздухе?

– Он, я думаю, живет везде. Вверху, внизу, внутри, снаружи, вокруг, около. Я думаю, что и мы – его часть.

Помпей облизнул пересохшие губы и задал главный вопрос:

– Мы будем жить после смерти?

– А-а-а! Извечный вопрос. Попытка соотнести себя с бесконечностью.

– По определению, боги бессмертны. А мы умираем. Но продолжаем ли потом жить?

– Бессмертие – это не бесконечность. У него много видов. Боги живут дольше нас, но бесконечны ли их жизни? Я думаю – нет. Я думаю, бог рождается, а потом возрождается несчетное число раз. А в бесконечности нет изменений. Она не имеет ни начала, ни конца. Что будет за смертной чертой, я не знаю. Но ты, Гней Помпей, без сомнения, обретешь бессмертие. Твое имя и твоя слава будут жить тысячелетия после того, как ты исчезнешь. Разве это не утешительно? Разве не в этом приближение к божественной сути?

Помпей ушел раздосадованный. Вот так всегда! Прижми грека, и ничего не получишь. Своего рода шар. Бесконечность.

Он отплыл из Митилен с Корнелией Метеллой, Секстом и двумя Лентулами, по пути изредка причаливая к островам восточной части Эгейского моря, но нигде не останавливаясь дольше чем на ночь. Никто из знакомых ему не встречался, пока корабль не обогнул Ликию и не причалил к Атталии. Там толклись около шестидесяти отцов-сенаторов из его бывшего окружения. Они ужасно смутились. Но Атталия не подкачала. Она уверила Помпея в вечной преданности и выделила ему двенадцать прочных трирем. Вместе с ними Помпей получил и письмо от Гнея Помпея-младшего, все еще находящегося на Коркире. Как, однако, быстро разносятся вести!

Отец, я разослал такие же письма во множество мест. Прошу тебя, не сдавайся! Об ужасе, какой выпал на твою долю, я узнал от Цицерона. Тот был здесь, но сейчас уже убыл. О негодяй Лабиен!

Цицерон приехал с Катоном и тысячью солдат, оправившихся от ран. Катон заявил, что надо бы переправить это подразделение в Африку, но что сам он, как простой претор, не может взять его под командование при живом консуляре. То есть он недвусмысленно намекнул, что долг Цицерона – возглавить новую волну сопротивления Цезарю. Цицерон, как ты понимаешь, его тут же послал. Он больше не хотел иметь ничего общего ни с сопротивлением, ни с армией, ни с идиотом Катоном. Катон взвился и набросился на обидчика с кулаками. Я еле-еле их растащил. При первой же возможности Цицерон сбежал в Патры, потащив с собой своего брата Квинта, ну и племянника, разумеется. (Квинт с сыном были тогда у меня.) Думаю, сейчас Патры кипят от их ссор. Катон же посадил людей на мои транспорты и отчалил, намереваясь добраться до Африки. К сожалению, путного кормчего я ему дать не мог. Но посоветовал держать корабли носом к югу, а ветер и волны с течением довершат остальное. Африка широка, он куда-нибудь да попадет.

Но его энтузиазм все же уверил меня, что война с Цезарем далеко не окончена. Сопротивление начинает набирать силу. Видимо, в Африке, поскольку все беглецы устремились туда. Мы живы, бодры и все еще господствуем на море. Отец, я прошу тебя, собери, какие получится, корабли и плыви ко мне или в Африку.

Ответ Помпея был краток.

Дорогой сын, забудь обо мне. Я уже ничего не могу сделать для Республики. Мое время прошло. И, говоря откровенно, мне претит мысль опять затевать что-то с Катоном и Лабиеном, дышащими мне в затылок. Моя гонка закончилась. Что ты будешь делать – это твой выбор. Но остерегайся Катона и Лабиена. Один – несгибаемый пустозвон, другой – дикарь.

Корнелия, Секст и я уезжаем. Очень далеко. Куда – не скажу: письмо могут перехватить. От Лентулов, которые сопровождают меня, я надеюсь отделаться, прежде чем им станет известно, куда мы направляемся.

Береги себя, Гней. Я тебя очень люблю.

В начале сентября Помпей покинул Атталию в тайне от Лентулов и шестидесяти сенаторов. Он взял лишь три триремы, а девять велел перегнать на Коркиру.

Они ненадолго остановились в киликийской Сиедре, потом направились на Кипр, в Пафос. Префектом Кипра теперь был один из сыновей Аппия Клавдия Пульхра Цензора, и он вполне искренне сочувствовал гостю.

– Мне жаль, что твой отец так безвременно умер, – сказал Помпей.