Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Налеты прекратились.

– Хорошо, – сказал Цезарь, обозревая периметр. – Теперь все это мы повторим с внешней от нас стороны. Четырнадцать миль и больше возвышенностей, что, разумеется, увеличивает дистанцию. Тебе понятно это, Антоний?

– Да, Цезарь, – ответил Антоний.

Глаза его сияли, он радовался тому, что Цезарь к нему обращается, и с удовольствием разыгрывал из себя дурачка. Наконец прозвучал вопрос, которого Цезарь ждал от него:

– Зачем?

– Затем, Антоний, что именно в этот момент галлы подтягиваются к Карнуту. Через какое-то время они прибудут сюда, чтобы выручить Верцингеторига. И поэтому нам нужны две фортификационные линии. Одна – чтобы не выпустить Верцингеторига, другая – чтобы никого к нему не впустить. А мы останемся здесь.

– Ага! – воскликнул Антоний, хлопнув себя по лбу огромной ладонью. – Это вроде дорожки для скачек октябрьских коней на Марсовом поле! Мы сами на дорожке, а фортификации вместо ограды. Алезия с внутренней стороны, остальная Галлия – с внешней, а мы посредине.

– Очень хорошо, Антоний! Отличная метафора!

– И сколько у нас времени до прихода вражеских войск?

– Мои разведчики говорят, дней тринадцать. Может, и больше, но нам надо уложиться в тринадцать. Это приказ.

– Это же три лишние мили!

– У солдат теперь больше опыта, – пояснил стоявший рядом Требоний. – Стройка пойдет быстрей, чем вначале.

И это было действительно так. Через двадцать шесть дней после прибытия римлян Алезию опоясали два отдельных зеркально схожих фортификационных кольца. Между ними строители успели воздвигнуть двадцать три хорошо укрепленных редута и возвести серию очень высоких сторожевых башен. Легионы и кавалерия разместились в отдельных укрепленных лагерях, пехотинцы – на удобных возвышенностях внутри хитроумной циркумвалации, а конники – снаружи, возле водных артерий.

– Это не новый прием, – сказал Цезарь, инспектируя качество сооружения. – Он использовался в войне против Ганнибала при Капуе. Сципион Эмилиан применил его дважды: при Нуманции и при Карфагене. Идея заключается в том, чтобы держать осажденных в городе, предотвращая любую возможность сношений с ними извне. Правда, ни одна из внешних оборонительных линий в практике прошлого не подвергалась напору армии в четверть миллиона. В Капуе, как и в Карфагене, укрывалось больше людей, чем в Алезии, но по численности наружного неприятеля мы определенно поставим рекорд.

– Это стоило нам усилий, – хрипло заметил Требоний.

– Да. Но здесь, к сожалению, не Аквы Секстиевы. Галлы многому у нас научились и сделались очень опасными. Кроме того, я не намерен терять своих ребят.

Лицо его посветлело.

– Не правда ли, у нас отличные парни? – спросил он, понизив голос. – Таких нет нигде! – И строго взглянул на легатов. – Мы обязаны сделать все, чтобы сохранить каждому из них жизнь и по возможности уменьшить число ранений. Я не допущу, чтобы проделанная ими с таким рвением работа пропала впустую. Четвертьмиллионная армия галлов должна потерпеть поражение на оборонительных линиях. Все это было проделано, чтобы сохранить жизнь солдат и обеспечить победу. Так или иначе, война за Галлию закончится здесь. – Он улыбнулся. – И я ее не проиграю.

Внутренняя линия фортификаций шла в основном по относительно ровной местности, кроме восточной ее части, где она переваливала через горный отрог. Внешняя линия в западном своем секторе пересекала долину, в южном взбиралась на гору и, уходя на восток, спускалась к южной реке, потом шла через восточный отрог и вторую реку к вершине другой горы, расположенной севернее осажденной Алезии. Два из четырех лагерей римской пехоты были разбиты на плоских участках южной возвышенности, третий помещался на склоне северной горы.

А дальше, за этим склоном, циркумвалация римлян давала единственный сбой. Северо-западная гора была слишком большой, чтобы вести линию укреплений вокруг нее. Там нашлось место для небольшого лагеря кавалерии, связанного с внешними фортификациями весьма длинной стеной, но четвертый пехотный лагерь располагался на крутом скалистом спуске, который было трудно укрепить. По этой-то причине здесь и разбили лагерь, он должен был закрыть досадную брешь между оборонительными линиями, поднимающимися по северо-западной горе, и линиями вдоль лагерных укреплений на крутом и каменистом склоне.

– Если их разведчики хорошенько поищут, они ее обнаружат, – сказал Лабиен. – Это плохо.

Его кожаная кираса скрипнула, когда он перегнулся назад, демонстрируя орлиный профиль. У него одного из всего старшего командного состава не реквизировали длинноногого италийского коня.

– Да, – согласился Цезарь, – но было бы еще хуже, если бы мы сами не понимали, в чем наша слабость. Ладно, в случае надобности лагерь сдержит врага. – Он вскочил на коня, повернулся, по привычке перекинув ногу через переднюю луку седла, и показал рукой в юго-западном направлении. – Мое преимущество там, на южной горе. Они сконцентрируются под ней, у них слишком много конников, чтобы атаковать на севере или на юге. А Верцингеториг спустится с западного края Алезии, чтобы атаковать наши внутренние фортификации в том же месте.

– Теперь, – вздохнул Децим Брут, – нам остается только ждать.

Вероятно, потому, что все эти дни Марк Антоний не прикасался к вину, он был деятелен, энергичен и проявлял ко всему огромный интерес, буквально впитывая каждое слово своего полководца и его легатов. Находиться здесь в столь великий момент! Никто никогда еще не пытался взять город, подобный Алезии, что бы там Цезарь ни говорил о Сципионе Эмилиане. Меньше шестидесяти тысяч человек защищают двенадцатимильную скаковую дорожку от почти стотысячного войска, замкнутого внутри ее, и от почти трехсот тысяч галлов снаружи.

«Я здесь! Я – часть всего этого! О Антоний, тебе улыбнулась удача. Тут все герои, и, значит, ты тоже! Вот почему они трудятся для него, вот почему они любят его почти так же, как он любит их. Он ведет их к вечной славе, он делит с ними победы. Без них он – ничто. И он знает это. Габиний не знал. И никто другой, у кого я служил. Он понимает их образ мысли. Он говорит на их языке. Наблюдать за ним среди них – все равно что следить за обожателем женщин в толпе красавиц. В воздухе сверкнула молния, но и меня она озарила. Однажды они полюбят меня. Значит, все, что я должен делать, – это перенимать его приемы, а потом, когда он состарится, пустить их в ход. Однажды люди Цезаря станут людьми Антония. Еще лет десять – и он сойдет с арены. Еще лет десять – и придет мой черед. И я превзойду Гая Юлия Цезаря. Ибо его не будет рядом, чтобы меня затмить».

Верцингеториг и его вожди стояли на западной стене Алезии, там, где плато сужалось до клина, словно выросший из алмаза упрямый кристалл.