Иван Арсентьев - Буян

Казалось бы, какая для биржи разница? Поденно так поденно! Да куда там! Купчишки — с гонором, заартачились, не хочется, видите ли, самим возиться им с голытьбой, норовят спихнуть на откуп подрядчикам. А буйная толпа не унималась, росла. К полудню собралось тысячи две с половиной, того гляди биржу разнесут. Напуганным биржевикам ничего другого не оставалось, как кланяться губернатору, просить полицейских и казаков.

Когда часа через два толпа, растекаясь по улице, поползла вверх к губернаторскому дому искать справедливости, там стояли уже наготове войска с артиллерией. К дворцу крючников не подпустили, и они, наругавшись до седьмого пота, постепенно разошлись.

Сегодня крючники вели себя более организованно. Делегация чинно направилась к бирже, за ней в почтительном отдалении потянулась вся толпа.

Евдоким поглядел угрюмо им вслед, подумал: «Не пойду с ними. При такой бестолковщине скорее по шее заработаешь, чем на кус хлеба…» Побрел медленно по городу, читая от нечего делать на столбах объявления, где что продается, сообщение о том, что «всего несколько дней приехала хиромантица, имеющая много благодарственных писем, особа с интеллигентной семьи и с образованием», или что «летом, во время сильных жаров рекомендуется рюмочка С.-Рафаэльского вина на стакан чаю или воды, как освежающее и поддерживающее нормальное состояние желудка».

В животе Евдокима заурчало, он поморщился, плюнул и, поминая недобрым словом всю свою жизнь, свернул в безлюдный ранней весной Струковский сад.

За Волгой глухо бабахнуло.

Двое в черной лакированной коляске, мягко катившейся по асфальту Дворянской улицы, вздрогнули, головы их одновременно повернулись. Сквозь густые ветви кленов в Струковском саду ничего видно не было. Черноволосый с большим мясистым носом потемнел, тронул рукой ворот своего кителя, покосился на сидящего рядом пожилого в полицейской форме, спросил, морщась, точно отведал кислого:

— Не на меня ли они испытывают бомбу?

Тот, оторвав старческий подбородок от эфеса шашки, зажатой меж колен, встрепенулся, ответил поспешно:

— Сохрани бог, ваше превосходительство! Сохрани бог…

— Только и остается, что уповать на всевышнего, да… еще, пожалуй, ездить по городу в фаэтоне с полицмейстером… Уж в него-то террористы бомб не бросят… Еще бы! Что он им сделал плохого?

Дряблые щеки полицмейстера порозовели, он кашлянул, ответил с обидой:

— Ваше превосходительство, ведь кругом страх что творится! Убийства без конца, грабежи, аграрные насилья. Пугачевщина! Разинщина настоящая! Войска едва управляются, а что может полиция? И так разрывается на части.

— Разрываются пока что анархические бомбы! — стукнул тот со злостью здоровенным кулаком по крылу коляски. — Да! Причем убивают не полицейских, не жандармов, а таких лиц, что подумать страшно! Сипягина нет, Плеве… Двум министрам внутренних дел аминь сделали. Великий князь Сергей Александрович убит, губернатор Богданович убит, губернатор князь Оболенский — тоже. На каких сановников посягнули! Так чего уж говорить обо мне, всего лишь вице-губернаторе.

Полицмейстер покачал сокрушенно головой, снял фуражку с кокардой, прошелся платком по лысине.

— Ваша правда. Революционеры наглеют с каждым днем.

— А власти, то есть мы с вами, бездействуем! — перебил полицмейстера вице-губернатор Кондоиди. — Ничтожная группка терроризирует всю губернию, и ничего с ней сделать невозможно. Просто уму непостижимо. — Кондоиди помолчал, затем жестко отрубил: — Убивая нас, они дают нам право истреблять их!

Асфальт Дворянской улицы пересекла булыжная мостовая Алексеевской. Коляска затряслась. Справа под крутым спуском блеснула Волга, пегая от редких сине-зеленых льдин. Пахнуло сыроватым холодом: шел матерый камский лед.

На углу Струковского сада у входных ворот расположились в живописных позах какие-то субъекты. Один из них, остроносый, с черными разбегающимися глазами и кадыком, выпирающим из косоворотки малинового атласа, развалился на скамье, ноги в сапогах гармошкой — врозь. Остальные, одетые в черные рубахи и подпоясанные широченными по моде поясами, курили, откинувшись на спинку.

Когда коляска вице-губернатора поравнялась с молодцами, они переглянулись, но ни один из них не пошевелился, чтобы встать, поклониться или снять головной убор. А тот, что в малиновой косоворотке, заложив «ручки в брючки», пренебрежительно, как показалось Кондоиди, сплюнул на тротуар. Во всей его внешности просвечивало нахальство человека, знающего себе цену.

Кондоиди кивнул на компанию, сказал сквозь зубы:

— Щенки… Наследники его светлости князя Кропоткина…

— Галахи, ваше превосходительство. Тот, что в малиновой блузе, — некий Чеснок. Личность темная, революция — не его сфера. Это враг всякого порядка, стихия, так сказать…

— Революция и есть самый страшный беспорядок, — заметил Кондоиди поучительно. — Если не направить стихию в требуемые рамки, революционеры раскачают ее так, что кровь рекой польется. А не разумнее ли, пока такое не стряслось, нам самим посадить стихию на прикол. Каким образом? — усмехнулся Кондоиди сердито, одной щекой. — Уж вам-то и карты в руки.. Клин клином вышибают… — прошипел он, хотя мог бы и орать свободно, во всю глотку: сидящий впереди импозантный кучер был глух как пень. Вице-губернатор показал на компанию Чеснока: — Именно из таких головорезов и надо создавать боевые кулаки для борьбы с краснофлажниками. Когда ж еще, как не сейчас, применить в своей практике методы самих революционеров?

Полицмейстер покачал головой:

— Ваше превосходительство, ведь вам известно, чем кончился печальный эксперимент полковника Зубатова, прозябающего нынче в ссылке… Его рабочие общества…

— Я не имею в виду глупые зубатовские затеи. Дурак только пригревает змею за пазухой. И поделом ему. Не-ет… Должностному лицу необходимо всегда находиться в тени. Руководить действиями патриотов должны верные люди из низов.

— К сожалению, их у нас еще не так густо, — вздохнул полицмейстер. Кондоиди хмыкнул иронически:

— Правду говорят про вас, полицию, что вы плохо знаете положение и живете одной глупостью арестованных…

Полицмейстер потупился и стал торопливо объяснять:

— Надежные люди есть. Хотя бы те же приставы: Фролов, Сизаско, Балин. Собраны и подходящие силы. У Фролова — мясники с Троицкого рынка — народ грубый, но верный, только и ждут, чтоб душу отвести. Балин трудится среди крючников, но это братия ненадежная. Больше всех преуспевают околоточные Хохлов и Большунов в слободке Курмыш, там все притонодержатели и хозяева публичных домов в их руках, а ворье с Узенького и Песочного переулков послушны околоточному Днепровскому. Мельцер же набрал по Уральской улице таких, что любое дело спроворят, только укажи… Пристав Балин ежедневно в гостинице Наместникова принимает от подчиненных рапорты. Собрания проводятся в пивной на углу Сокольничьей и Полевой.