Иван Арсентьев - Буян

— О-хо-хо… Будет оно наше… Держи карман шире..

— И что такое деется на свете! — пригорюнилась сухонькая бабка, утирая уголком платка вылинявшие глаза.

Скуластая, с приплюснутым носом молодуха покосилась на проходившего мимо Евдокима, заговорила шепотом:

— А в городе что-о-о!.. Калякают, народ лавки пустил на поток и разграбление. Бабы в шелковых платьях, как барыни, щеголяют. А что товаров всяких нахапали, как ни в сказке сказать, ни пером описать!

— Бог дает людям…

— И-и!.. Бо-ог… Самарцы — народ-хват. Не то, что наши мужики-мямли, — сказала скуластая, дергаясь суетливо всем телом.

И так везде… Дурная мешанина из вранья, вздора и недоразумений, сдобренных немалой долей истины, пенилась, баламутила, сбивала с толку.

Члены революционного кружка видели, какая кутерьма поднялась в головах, и сами словно нюхнули того чаду. Особенно фельдшер Мошков распалился: тревожил его, должно быть, динамит, лежащий до сих пор без дела в овине Земскова. Трудно, ох как трудно прорубать просеку к сердцам людским сквозь непролазную чащу тьмы.

Собрались у Федора Казанского единомышленники — деревенские революционеры решать: что делать и как быть.

Для собрания дом старосты — место самое подходящее: к нему всегда много народа ходит, к тому ж младшая дочка Иринка больна: у фельдшера Мошкова и учителя Писчикова есть повод для посещения.

Все собрались в холодном летнем «зале», где по углам висели пучки какой-то засохшей травы, стояли пустые кадушки, банки для варенья. Участники сидели на табуретах и на скамье за столом, а в углу, возле большого кованого сундука, Евдоким, к великому своему изумлению, увидел раскормленное лицо Михешки Тулупова.

«А этому чего здесь надо?» — подумал с неприязнью.

После встречи в то памятное утро Евдоким не встречал больше ни Михешку, ни Арину. А разговор с Надюшей все откладывал и откладывал, как откладывают обычно напоследок всякое неприятное дело. Да и как повести с сестрой-девицей весьма скользкий разговор о непристойной жизни Арины?

За неделю Евдоким успел познакомиться почти со всеми членами старобуянского революционного кружка и с сочувствующими крестьянами. Собственно, в лица и по именам он и раньше знал многих, но меньше всего думал, что они имеют какое-либо отношение к подпольной работе. Группа была довольно разношерстная, в нее входили кроме Писчикова и ссыльного фельдшера Мошкова усатый красавец писарь Гаврила Милохов, крестьяне Жидяев, Ахматов и другие.

Войдя в «зал», Евдоким поздоровался со всеми, присел. Милохов стоял у стола, держа в руках листок бумаги.

— Вот и все, граждане мужики, — продолжил он свою речь. — Мы не входим ни в партию социалистов-революционеров, ни в социал-демократическую: мы деревенские революционеры, мы сами по себе.

— Сектанты мы, а не революционеры… — махнул рукой страшно обросший Мошков. Собрание заворчало:

— Чего старое вспоминать…

— С того начинали.

— А если и революционеры, то не по убеждению, а, так сказать, по обиде… По личному недовольству на судьбу-индейку… — посмотрел Мошков пристально, с иголочками в зрачках, на сидящего возле кованого сундука Михешку.

«Повторяет слова Коростелева обо мне…» — отметил Евдоким.

— Но, граждане, — продолжал Милохов, — от советов умных людей отказываться грешно. У них многолетний опыт работы, а мы что? Мы стоим спустя рукава между монархией и анархией! Анархисты кругом подстрекают: жги, круши, грабь, словно свету конец, А толк какой? Расстрелы, постой солдатский, порка.

— Эх, Гаврила Михалыч, да если б рабочие дали хорошую забастовку, нешто мы их не поддержим? — подался вперед худой Жидяев. — А в Самаре у них что-то тишь да гладь… Сколько же нам-терпеть-то?

— Позвольте! — отозвался обиженно учитель Писчиков, поблескивая во все стороны овалами очков. — Коростелев твердит: первейшая задача революционеров — вооружение. О том весной и Ленин писал в газете «Искра», о том твердят нам и эсеры. Ведь нельзя же на самом деле голыми руками рвать крепкие цепи самодержавия! Уверены ли вы, Гаврила Михайлович, — повернулся он к Милохову, — что в случае стихийной вспышки крестьяне пойдут за нами?

— А вы, Петр Карпович, мечтаете перетянуть в свою веру всех крестьян до единого? То невозможно.

— Вспомните, что было на сходе, когда брали удельный лес под свою охрану!

— Что мужик, то свое государство…

— Сунься с открытой агитацией — урядник тут же донос на тебя в жандармское управление.

— Получишь земли на Соловках! — зашумело несколько голосов сразу.

Евдоким не мог понять, чего они шумят. Все думают правильно: отрываться от общего революционного настроя народа бессмысленно, расконспирировать кружок до времени — не менее глупо, толковать о захвате земли без оружия в руках — детская забава. Но, допустим, оружие есть и момент удачный подвернулся, а кто стрелять будет? Десять-двадцать кружковцев? Чепуха!

Реплики, слова кружились и, точно несколько течений, столкнувшись, грозили всосать в воронку пустословия всех, у кого не за что удержаться. Ясно было: в кружке единомышленников думают вразнобой, все хотят одного, но хотят по-разному. Евдоким вдруг ощутил в себе незнакомый до того прилив уверенности — уверенности, что он сумеет сказать этим людям что-то убедительное. Захотелось крикнуть дерзко: «Зачем вы беретесь за огромное дело, ежели не верите до конца в истину его»? Ему вспомнилась речь Саши Трагика с площадки амбара в Царевщине. Говорил ведь о вещах всем хорошо известных, и толпа верила ему и бросилась защищать от стражников. Евдоким даже покраснел от внутреннего напряжения и вдруг, как школьник, неуверенно знающий урок, поднял руку. Его движение осталось незамеченным. Один лишу учитель Писчиков, видимо, по профессиональной привычке, обратил внимание, шепнул на ухо Милохову, и тот, пригладив пышные усы, шлепнул ладонью по голой столешнице.

— Граждане, дайте сказать представителю самарских революционеров Шершневу.

Все примолкли, головы с любопытством повернулись к сыну псаломщика. Евдоким, покашляв, сказал каким-то не свойственным ему возвышенным тоном:

— Говоря революционно, мы, крестьяне, ничего не совершим без оружия и без широкой организации, а только повторим кровавые ошибки прошлого. Российская социал-демократия выросла не на пустыре бесплодном. Много людей, глубоко преданных делу освобождения, погибло с оружием в руках в схватках с самодержавием! Почему задушено движение «Народной воли»? Из-за того, что бойцы надеялись сами, своими руками преподнести народу блага готовенькими на золотом блюдце. Они, подобно нам, рассчитывали на всенародное восстание, а широкой организации не создали. Революционная партия оказалась в жуткой изоляции, достаточно было одного предателя в верхах — и партии пришлось тратить силы не на борьбу с царизмом, а на самозащиту! А какие были революционеры, какие светлые головы — первомартовцы! А много ли сделали они? Только и сумели, что сдвинуть тяжкий камень, приоткрыть чуть-чуть ход в российскую темницу. Узников же вывести им не удалось, да и сами узники не знали, куда им идти. Большевики делают по-иному: снизу копают, с подземелья.