Иван Арсентьев - Буян

— Ладно, давайте вашего председателя.

Антип увидел в окно станового пристава, вышел на крыльцо в кафтане и без шапки, спросил, что угодно господину начальнику.

— В волость присланы казаки, надо разместить их в училище, — показал он на гору.

— Я сему не хозяин. Ставить на постой — дело старосты. Вон сборная, — кивнул Антип на соседний дом.

— Где староста?

Вперед вышел Казанский.

— Ты слышал, что я сказал?

— Воля ваша, размещайтесь в училище.

— Подойди, любезный, ко мне.

Казанский приблизился.

— Эти повестки губернского судебного следователя по особо важным делам господина Соколова вручи под расписку крестьянам… э-э… — Он заглянул в листки, перебирая их пухлыми пальцами, поросшими светлой шерстью. — Э-э… вручи Князеву, Щибраеву, волостному писарю Милохову и там остальным. Пусть явятся в училище на дознание.

— Извините, господин становой. Без разрешения общества я повестки принять не могу. Затем, для производства дознаний имеется волостная сборная.

— Вон как? Тэ-эк-с… — протянул Студинский. — В таком случае созовите немедленно сход. Господин вице-губернатор желает говорить с домохозяевами. По-хорошему. Только с домохозяевами, — подчеркнул пристав.

Казанский ничего не ответил, подошел к товарищам, стоявшим на крыльце. Посоветовались. Затем староста вернулся к Студинскому, сказал, подчеркивая:

— Для разговора по-хорошему сход домохозяев будет собран.

Становой кивнул, тройка уехала. Тут же ударил колокол, на площадь негусто потянулись крестьяне. Евдоким с его приятелями эсерами оставили свои винтовки дружинникам на баррикаде, сами с револьверами в карманах встали перед крыльцом волостного правления. Они были готовы. Оставалось ждать сигнала: поднятой руки Щибраева или Князева — и тогда…

В конце улицы показалась кавалькада. На передней тройке карих — вице-губернатор, за ним — становой пристав, дальше — исправник с судебным следователем. Позади всех — казачий офицер с полусотней. Остальные казаки свернули на гору к училищу. Сход на площади расступился, пропуская поезд. Вице-губернатор и сопровождающие его чины вышли из экипажей, казаки спешились и, держа коней в поводу, рассредоточились по площади среди толпы. Князев и Щибраев переглянулись. Маневр разгадать было нетрудно: если возникнет стычка, со стороны не смогут стрелять по казакам без риска угодить в своих.

Вице-губернатор поднялся на ступеньки, повернул свое спокойно-невозмутимое лицо к молчаливой толпе, подождал, размышляя. Если бы сход встретил его шумом, возбужденными криками, угрозами или камнями, — это было бы хорошо. Под маркой самозащиты он поступил бы так, как генерал Меллер-Закомельский в Сибири или Дубасов в Москве. Здесь крестьяне стояли спокойно, но в их мрачном безмолвии чувствовалось тупое упорство. Смущало и то, что молодых мужиков и женщин на сходе очень мало: всю площадь занимали степенные белобородые старики и старухи.

Он изучал когда-то историю войн и государств. В числе других прописных истин ему запомнилось, что самым страшным для усмирителей является не отпор, не открытый бой, а организованное пассивное сопротивление. На какие только ухищрения и провокации не приходилось пускаться, чтобы преодолеть его! Это надо помнить всегда, чтоб не попасть впросак. И он спросил несколько удивленно и укоризненно, как отец у нашаливших детей:

— Господа, что у вас творится? — оглянулся на свиту, стоявшую сзади, пожал плечами. — Губернское правление получило сообщения о… м-м… странных делах, происходящих здесь у вас. И я приехал разобраться по-хорошему. Прошу объяснить, граждане! Ну, хотя бы вы… — указал вице-губернатор пальцем в сторону Лаврентия Щибраева, стоявшего впереди всех.

Почему он выделил из толпы именно Щибраева — неизвестно. Из-за высокого роста? Так за Лаврентием стоял дылда Череп. Возможно, внимание привлекла его благообразная бородка Иисуса Христа? Или большие, пронзительно-суровые глаза? Такие глаза вице-губернатор видел, кажется, на картине Сурикова у боярыни Морозовой. Они ему не по нутру, как и вообще аскетические лица разных подвижников, упрямых, как ослы. Для таких высшее блаженство — пострадать за народ. Не любил их вице-губернатор еще и потому, что твердокаменные характеры из простонародья вызывали в нем зависть. Корректный холеный барин, он не признавался себе в тщеславии, но знал, что высший предел, которого может достичь человек в жизни, — это стать духовным вождем. И он сразу подумал, что стоящий перед ним человек — именно такой вождь.

Лаврентий ступил вперед, печально усмехнулся и резким, чуть вздрагивающим голосом проговорил:

— Господин начальник, вы спустили на нас целое войско, как на японцев. Какие уж тут разговоры по-хорошему…

Начальник смутился, передернул плечами. На что намекает этот хам? Не хочет ли сказать, что он, вице-губернатор, высший сановник империи, окружил себя казаками потому, что боится безоружного сброда?

— Зря беспокоитесь, — продолжал Щибраев. — У нас порядок, нет ни убийств, ни грабежей. Мы сами охраняем свою жизнь.

— Посягательств на вашу особу не будет, — подал голос Князев. — В этом мы ручаемся. Но крестьяне хотели бы слышать и от вас то же самое. Народ напуган, разбежался по лесам.

— Так скажите им — пусть возвратятся! — воскликнул вице-губернатор.

— Нет, это вы им скажите, — показал Князев на сход.

— Граждане! — призвал вице-губернатор. — У кого дети и жены в лесу, пусть спокойно идут по домам. Никому ничего не будет. Я даю вам слово дворянина!

И он трижды повторил это, поворачиваясь на все стороны.

Казаки, по команде сотника, вывели коней из толпы, вскочили в седла и уехали к своим в ремесленное училище. Крестьяне подались ближе к крыльцу.

— Как я понимаю, граждане, — продолжал вице-губернатор, — вам неверно истолковали манифест о гражданских свободах, дарованных императором. Манифест — это общая программа. Позже, вероятно, последуют разъясняющие инструкции, которые укажут, как согласовывать дарованные блага с действующим законодательством и когда они вступят в действие. Вы же самовольно сняли законного старшину, поставили другого да еще провели ряд недопустимых для общегосударственного порядка нововведений — создали в самодержавном государстве независимую республику! — Здесь он не удержался от ехидной усмешки, но тут же подавил ее, и лицо его приняло прежнее укоризненно-назидательное выражение. — То, что годится для французов, для русских вредно. Прошу вас, граждане, все выдуманное бросить и восстановить прежний порядок.

— Старого порядка мы не хотим, — прервал его Щибраев. — Не хотим, чтобы волостью управляли взяточники, которых навязывает нам земский начальник. Мы признаем только избранного всем народом председателя Антипа Князева.