Иван Арсентьев - Буян

Ахматов отмахнулся.

— Уйдите ради бога, не пьяные вы… Уходите.

— А? Слышал, Проша? Мы тверезые, пойдем выпьем еще!

— Не-е… Я пьяный…

Мужики осуждающе посмеивались, а Степанида, у которой лопнуло терпенье, вытолкала пьяниц за дверь.

— Ну, что с такими делать? — развел руками Казанский.

— А ты на бабу свою посмотри…

— Да-а… — протянул Князев. — Запакостить все можно…

В окно опять постучали. Степанида молча взялась за ухват, прилепилась носом к темному стеклу.

— Православные, ночевать пущаете? — спросил с улицы чей-то смешливый голос.

— Вот я вам, окаянные!

— Уймись, Степанида! Порфирия не узнала…

— Тьфу! Шут тя дери, и впрямь не узнала.

В избу вошел Солдатов, снял шапку, поздоровался, оглядел мужиков.

— Дорога, братцы — Сиби-ирь… Не то кобыла тебя везет, не то ты кобылу…

— Ну, какие вести принес? Сговорились с телефонистом? — спросил Князев.

Солдатов скинул армяк, сел на табурет ближе к огню.

— Похоже, что нет, — сказал он, глядя в землю. — Ненадежный, анафема. Придется по надобности самому сидеть в Яру на телефоне, иначе наврет три короба. Денег за передачу вестей из Самары требует, жила. Я пригрозил ему. Да это что! Деньги нужны…

— М-м… Деньги, деньги, деньги… От зыбки до крышки гробовой… — бормотал Ахматов.

Князев, не слушая, продолжал:

— Нам нельзя без того, чтобы не знать, что на миру творится.

— Надо идти тебе, кум Порфирий, обратно в Красный Яр, перетянуть телефониста на нашу сторону, — поддержал председателя Лаврентий и вздохнул. — Вот когда вспомнишь добрым словом Сашу Коростелева! Тот не отступился бы ни в жизнь!

— Не может того быть, чтоб телефонист тот да не поддался умному слову! — воскликнул Князев раздраженно. — Ремесленники — на что уж балбесы, и те поддались, приутихли. Учиться своему делу стали. Прислали заявление, что кончают бастовать, поскольку для республики нужны свои мастера.

— Не шляются по улицам, не буянят, кур не воруют… Это вам что? Прошибло, значит, сознание! — подпел председателю Ахматов.

— Слава богу, прошибло, а то ведь — ну-у!.. Содом… Только и дела было, что орать дурными голосами да девок лапать. Просто беда! — сказала Степанида, не обращаясь ни к кому.

— Что верно, то верно: парни убедительные… — проговорил кто-то из темного угла.

Замолкли. Поглядывают друг на друга. Разговор явно не клеится.

— Подумаешь, посумнишься, а выходит одно: без средств — пить нам горькую чашу… — выдавливает из себя Казанский, морща брови.

— Подвержены этому… — соглашается тот же из темного угла.

— Чушь получается, мать его за ногу!

— Мда… Коммерция… А Силашке Тулупову и горюшка мало.

— То было сам посылал Михешку за оружием, а тут… Нет бы по-суседски, как полагается…

— По-суседски! Станет он тебе без надобности республику поддерживать своими денежками! Что ему надо, он получил от царя.

— Нет, шабры, добром тут не обойтись, мерой кротости кулаков-богатеев не склонить. Так нечего и лясы точить впустую. Нужно выправлять списки обложения завтра же поутру, — повернулся Щибраев к председателю. Антип кивнул.

…На другой день с утра началось заседание правления. Спорили, обсуждали, щелкали костяшками счетов. Нелегко учесть хозяйства всех мужиков Буяна и Царевщины да так, чтобы не ошибиться, не вызвать нареканий и обид. Гаврила Милохов, подкручивая свои великолепные усы, уж третий раз переписывал списки на взимание подоходного налога.

Серый день перешел незаметно в сумерки, с неба сеялась мелкая крупка. Когда совсем смерклось, из правления вышли трое и направились к подножью кряжа, на котором желтело освещенными окнами ремесленное училище. Улицы опустели, и лишь кое-где перекликались да погромыхивали ведрами бабы.

Ворота у Тулуповых заперты, ставни прикрыты. Во дворе слышны приглушенные голоса Арины и работников, завершавших дневные дела по хозяйству. У входа на конюшню с перекладины свешивался фонарь, но пока трое подошли к дому, он погас. Арина замелькала в окне кухни, накрывала на стол, собирая ужин.

Солдатов, Щибраев и Ахматов вытерли ноги на крыльце, постучали. Юркий Ахматов проскользнул в дверь первым, снял треух, перекрестился.

— Силантию Денисычу! — поклонился он Тулупову.

— Милости просим! — ответил тот, оглядывая подозрительно гостей. Он сидел на стуле в рубахе и жилете, опустив ноги в деревянную лоханку.

— Присаживайтесь… — прошлепала Арина резиновыми галошами через горницу, покачивая животом.

— Мы по делу, — сказал Щибраев, садясь на краешек стула. Остальные тоже сняли шапки, сели.

— Что ж, коль дело… А я, вишь, прихворнул, заломило ноги — впору волком выть.

— Простудил, должно? — продолжил дипломатично Ахматов, нерешительно улыбаясь.

— На погоду, видать… Эй, сношенька! Подай-ка утирку.

Арина принесла полотенце, Силантий вытер ноги, спросил, покосившись на Лаврентия:

— Так какое у вас дело, граждане правление?

— А такое, что вот список составлен… Чтобы платить подоходный налог волостному самоуправлению. Хозяйство требует средств.

— Та-ак… Значит, не на шутку взялись хозяйствовать?

— Какие тут шутки! — отозвался Солдатов.

— Да… Пора… — протянул Тулупов, как бы не решаясь спрашивать дальше. Гости молчали, и он, помешкав чуть, спросил: — И сколько же с носа причитается?

— Это глядя по человеку, по его доходам, — пояснил Щибраев.

— Ну, а все же? С меня к примеру?

— С тебя? — развернул бумагу Щибраев, будто лишь сейчас решил посмотреть. — С тебя соответственно пятьсот двадцать рублей.

— Чего-чего? — подался вперед Тулупов с раскрытым ртом.

Лаврентий повторил.

— Ой! С нами крестная сила! У кого ж такие бешеные деньги? — возопила Арина, всплеснув руками.

Тулупов насупился, хмыкнул.

— Оно и видно, что шутники хозяйственные… Это с каких же таких доходов платить мне?

— А что им? Плати, а сам по миру с сумой иди! Вот те республика без царя, без закона, пропади она пропадом!

— Ты того, молодка… Мужик твой, Михеша, кажись, в одну сторону, а ты со свекром совсем в обратную? — покачал головой Ахматов.

— Да, нехорошо, Силантий, нехорошо… Нет бы порадеть на пользу общую, а ты… — начал было Порфирий, но Щибраев перебил его:

— Вот мы тут, видишь? Всех хозяев обложили…

— Обложить всяк может… Да только беззаконие все это, граждане правление. Надобно, чтоб волостной съезд постановил, а? А так что же получается? Старшину с урядником прогнали, а при них не слышно было такого, чтоб честных хозяев разоряли. Не будет вам ничего. Вон бог, а вон порог… Ступайте, а то и я могу вас обложить… Ишь, деньги мои считать стали! На-кася! — встал Тулупов на ноги и сунул здоровенный кукиш под нос Ахматову. — Сперва своих вшей посчитай!