Геннадий Турмов - Прóклятое золото Колымы [litres]

Доблестная российская интеллигенция, долго и упорно искавшая приключений на свою задницу, наконец-то обрела их в полной мере. Увы, не первый, но очень возможно, что в последний раз. Начало девяностых годов двадцатого столетия навсегда останется в российской истории временем сплошных поганеньких загадок и мерзопакостных парадоксов.

Потомки, перелистывая подшивку газет и журналов того последнего легендарного времени, лишь руками разведут в полном недоумении: как могли взрослые и дети неглупых людей проявить столь пещерную, зоологическую тупость и напороть столько и такой фантастической чуши, что и армии законченных параноиков была бы не в подъём».

– Ну, что вы на это скажете, Геннадий Валентинович? – окончив чтение, спросил Богданов.

– Таких статей появилась масса, особенно в жёлтой прессе.

– Да и что мы можем с вами сделать? Я думаю, надо делать своё дело, а государство никуда не денется. И не такие времена Россия переживала.

Никто ничего не мог сделать, страна продолжала разваливаться. Похожие мысли одолевали Богданова. Что ждёт его родных, его внуков. Ответа не было.

Судьба моя сделала в жизни очередной крутой поворот: после ухода в отставку со службы в военно-морском флоте я устроился проректором по науке политехнического института во Владивостоке. Неожиданно ректор, пригласивший меня на работу, скончался от сердечного приступа, и учёный совет института единодушно выбрал меня ректором. Было это в 1992 году, в период развала СССР и передела собственности… как потом говорили, в лихие девяностые.

В один из августовских дней в мой кабинет заглянула секретарь и сообщила:

– Геннадий Петрович, к вам пришли…

– Если пришли – пусть заходят.

В открытую дверь вошли один за другим трое – декан горного факультета и двое неизвестных: сутуловатый, слегка прихрамывающий пожилой мужчина и второй – значительно моложе первого.

Я вышел из-за стола. Мы представились друг другу, обменялись рукопожатиями. Тот, что постарше, назвался советником директора Горного института ДВО РАН в Хабаровске Евгением Ивановичем Богдановым, а его коллега – директором этого же института Геннадием Валентиновичем Секисовым. Оба доктора наук, профессора, член-корреспонденты АН: только Богданов – Российской, а Секисов – Киргизской. Я попросил секретаря принести чай и поинтересовался причиной визита.

– Причина очень простая: кадры нужны, и не только горняцкие. Желательно – выходцы из Хабаровска, – заговорил Богданов.

Его поддержал Секисов:

– Как вы понимаете, институт предоставить квартиру и даже общежитие пока не может… А кадры нужны как воздух. С вашим предшественником мы достаточно тесно работали, – продолжал он.

– Валерий Петрович! – обратился я к декану. – Окажите всяческую помощь коллегам, вам ведь все карты в руки, зайдите в студенческий отдел кадров, поднимите списки, начиная с третьего-четвёртого курсов. Да, собственно, вы и без меня знаете, что нужно сделать. Вам этого достаточно? – обратился я к гостям.

– Да, мы примерно об этом уже договорились.

– Ну и славно, – заключил я главную тему разговора.

Мы допили чай, разговорились о проблемах высшего образования.

– Весьма печально, что началась какая-то вакханалия: инженеров, видите ли, много вузы выпускают, а вот юристов и экономистов мало. Перебор, мол, с инженерными кадрами, – начал разговор на эту тему Богданов.

– Нельзя допустить развала инженерного образования. Не по-хозяйски это, – поддержал его Секисов.

Я пожаловался коллегам:

– Бюджетных мест для подготовки инженеров выделяют явно недостаточно…

Я и представить себе не мог, сколько сил и здоровья уйдет на то, чтобы сохранить ту или иную инженерную специальность. Но это дело будущего.

А пока Евгений Иванович произнёс:

– Расскажу-ка я вам пару историй про русских инженеров. Вы знаете, что инженеры-мостостроители в императорской России свято следовали традиции, когда после спроектированного ими моста они становились под мост и ждали, когда над ними пройдёт первый паровоз? За всю историю не было ни одного случая, чтобы мост обваливался…

Далее он продолжил:

– А вот случай с профессором Степаном Тимошенко, автором известных учебников по сопротивлению материалов и теории упругости. Он эмигрировал сначала на Балканы, а затем, ещё в 1919 году, – в Америку. Пошёл наниматься в одну из мостостроительных компаний. В качестве пробного задания ему вручили проект моста для проверки прочности. Он просидел над проектом полночи и понял, что по такому проекту мост строить нельзя. Посреди ночи он позвонил в компанию и срывающимся от волнения голосом попросил не строить этого моста, т. к. расчёты недостоверны. Ему ответили: «Мост уже разрушился, а по ночам спать надо». На работу его, конечно, приняли.

– Весь мир изучал нашу систему образования, и нам не вредно поучиться у самих себя, – заключил Евгений Иванович.

Мы посмеялись над этой оказавшейся правдоподобной шуткой, а я горько заметил:

– А теперь некоторые так называемые учёные считают сопротивление материалов, или, по-студенчески, сопромат, лженаукой и пытаются исключить её из учебных планов.

Евгений Иванович снова вступил в разговор:

– Знаете ли вы подоплёку студенческой поговорки: «Сдал сопромат – можешь жениться».

На наше неопределённое покачивание головой он заметил:

– Так вот, в царское время разрешение на брак студентов давал ректор. В первую очередь оценивались успехи в учёбе. А так как сопромат считался трудной наукой, то отсюда и пошла поговорка: «Сдал сопромат – можешь жениться».

Я не к месту вспомнил, как нам преподавала сопромат Анна Иванова Полещук. Она ходила на лекции и практические занятия в форме гражданского морского флота. Среди студентов говорили, что она в Великую Отечественную войну ходила на судах, перевозящих грузы по ленд-лизу. Она буквально вбивала нам в голову, что без решения практических задач сопромат не изучить. Интересен был её приём обучения: для получения зачёта студент должен был решить двадцать практических задач. Кстати, и по высшей математике надо было «взять» двадцать интегралов.

– Вы не поверите, но высшую математику нам в стихах читала доцент Доценко.

– Высшая математика в стихах? – выдохнули почти одновременно гости.

– Да-да, – подтвердил я и добавил: – А первый учебник по начертательной геометрии написал преподаватель нашего политехнического института.

– Эту дисциплину студенты называли ничертанипетрия, – усмехнулся Богданов.

– В наше время тоже, – подтвердил я и добавил, разоткровенничавшись: – А знаете, я тоже не без греха – где-то на четвёртом курсе написал в стихах ответ на вопрос билета по какой-то экономической дисциплине. Экзаменатор был в восторге. Забрал мой вирши и демонстрировал коллегам.