Наталья Соловьева - На берегу Тьмы [litres]

В феврале появился Коля в серой шинели НКВД с зелеными петлицами и с порога гордо заявил:

– Штаб в Страшевичах, а я пока прикомандирован в Берново. Здесь, при сельсовете, будет наш батальон стоять.

– Что же ты делать здесь будешь? Фронт-то вперед ушел? – удивился Александр.

– Нужны такие, как я, – кто хорошо местность знает, леса. Дезертиров ловить. Да и немцы по лесам бродят, от своих отбились. Надо им помочь, – усмехнулся Коля. – И вот еще что. Говорят, что старостой у немцев Митрий Малков ходил. Шкура. Так это?

– Так. Не слышала, чтобы убил кого, но что издевался над бабами – правда, – сказала Катерина. – И что с ним сделают?

Глаза Коли мгновенно стали серыми, пробирающими насквозь:

– А ты что хотела, чтобы сделали?

Катерина молчала.

– Молчишь… Вы думали, я не знаю этих историй? Что он тетку изнасиловал, хутор наш сжег да няньку нашу заодно? Ваш сынок Сашка все выболтал уже давно – вода в жопе не держится.

– Шкура, подонок проклятый. Как только земля носит? Бес он, – согласился Александр.

– Что ж тогда молчите? Вы должны быть первые, кто потребует задавить гада!

– Так что будет ему? – спросила Катерина.

– Ну что… суд, посадят на десять лет.

Катерина вздохнула.

– А ты что думала, НКВД – палачи?

– Нет, но только не найти его теперь. Не знает никто, где он, – уже спрашивали.

– Значит, не у тех спрашивали. – С этими словами Коля вышел из дома.

Катерина не верила, что кому-либо удастся найти Митрия. После того как в бытность комбедов его чуть не порешили местные мужики, сбежал, от фон Киша с легкостью скрылся, и после того как сжег их хутор, тоже долгое время где-то прятался. Никто за все эти годы не смог схватить эту тварь за хвост. Более того, он каждый раз появлялся как ни в чем не бывало, и начинал все сначала, не неся никакого наказания за содеянное. Так и сейчас, отсидится где-нибудь в тихом месте и вернется, а может, и навсегда его след простыл. Так думала Катерина, провожая сына.

Но она, как всегда, недооценивала Колю. На следующую же ночь он взял Митрия. А дело было так: Коля пошептался с берновскими стариками, угостил их табачком, непринужденно поболтал с бабами, не скупясь на трофейное мыло. Конечно, все пострадали от Митрия, всем он задавал непосильную работу, забирал последнее, продавал еду за драгоценности крестьянкам с голодными детьми, а некоторых заставлял ложиться с ним. Никто бы его у себя не укрывал, а с радостью помог бы НКВД найти немецкого приспешника. Но где он, куда мог скрыться, никто не знал. Да только выяснил Коля, что от жадности, чтобы заполучить лишний кусок, Митрий подкладывал молодую любовницу под немецкого повара. Силой заставлял. Пошел молодой Коля, в форме НКВД, пусть и не красивый, но обаятельный, к любовнице Митрия, понравился ей, втерся в доверие и стал сокрушаться: «Как же так, такую красавицу писаную какой-то гнусный тип загубил, испортил навсегда репутацию так, что замуж никто не возьмет, а то и арестуют за сотрудничество с немцами». Любовница расплакалась, разозлилась не на шутку. И ночью, когда Митрий пришел похарчеваться и по любовным делам, закрыла его в нужнике и позвала Колю, благо Коля был недалече – у нее же на перине.

Митрий долго не сознавался, говорил, что помогал партизанам. Но что толку: свидетелей – вся деревня. Нашлись и те, кто подтвердил, что он помогал расстреливать луковниковский партизанский отряд.

Катерина подумала о суде, на который ее позовут как свидетельницу, туда же потащат всех баб, которых Митрий заставил лечь под немецкого повара, и ей стало плохо: ведь обязательно вскроется, что Паня тоже работала на кухне и носила домой еду, а значит, Саша все узнает.

Коля жил у них, спал на своей старой кровати. Катерина решила посоветоваться, как можно избежать подробностей на суде, но тот сам опередил ее, догадался:

– Уж не Панька ли под немцем лежала?

Катерина взмолилась:

– Прошу, Христом Богом заклинаю, не говори Саше.

– Ладно, – равнодушно пожал плечами Николюша, – не скажу. Мало ли что тут у вас было.

Коля рассеянно кивал, будто не слышал Катерину.

– Так как же быть на суде? Ведь кто-то может и сказать со зла, – все еще не знала, как поступить, Катерина.

– Какой суд, мать? Не будет суда – сбежал он, – спокойно сказал Коля.

– Как сбежал? – опешила Катерина. – Что же ты не ищешь гада этого проклятого?

– Ты, мать, не переживай. Он же говорил, что партизанам помогал. Вот я и отправил его к тем самым партизанам.

– Так они же убьют его! Без суда?

– Почему они? Я убью. Но только т-с-с-с!

– Как ты? Что ты говоришь такое? Сыночек, враг он нам, много плохого сделал, но не убивай, не бери грех на душу! Пусть судят его!

Коля, до этого спокойный, вышел из себя и закричал:

– Как же ты не хочешь отомстить за сестру свою, за тетку Агафью, за себя, наконец. Вы же с отцом все потеряли из-за этого гада? Он чуть нас всех заживо не спалил на этом хуторе, черт подери! Да его мало расстрелять – слишком легко, надо, чтоб он страдал, на коленях чтоб полз, о прощении умолял, сапоги мне целовал! Вот как я его прикончу!

– Нельзя, сынок, ну отправь в тюрьму – пусть сидит там!

– Да я с удовольствием его пристрелю, как паршивого пса, мать! За всех нас рассчитаюсь!

На стенания Катерины вышел Александр. Узнав, в чем дело, сказал:

– Правильно, сынок. Врага нужно наказать. Многих людей эта гнида загубила, нужно положить этому конец. Это справедливо. Иди и сделай! Расплатись!

– Что же ты делаешь? Ты же на убийство собственного сына посылаешь? Это же самосуд?

– Уймись, баба, ты уже свое сказала и сделала, – ответил Александр. Они с Колей оделись и молча вышли из дома.

Катерина осталась. Правильно ли было простить Митрия за все, что он сделал? В душе все клокотало. Ярость все еще овладевала ею после стольких лет. Катерина думала раньше, особенно мучаясь бессонными ночами, что, будь у нее тот браунинг, пошла и сама расстреляла бы Митрия. Воображение рисовало картины, как она смело, не таясь, подходит совсем близко и стреляет в упор, как смотрит ему в глаза, пока он падает, умирая, заливая все вокруг своей мерзкой кровью. Мысли о том, что она могла бы убить Митрия, приносили облегчение. О, как часто она мечтала о мести! За всех, кого он погубил. Но сейчас, когда все это стало реальностью, когда можно было запросто собственноручно застрелить его, ей больше не хотелось этого. Было ли ей жаль его? Нет. Но Катерина понимала, что смерть Митрия не принесет никакого облегчения, не заменит ни сестру, ни Агафью. А еще она вспоминала Николая: не так ли он погиб? Не так ли его расстреляли? Подло, безнаказанно?

Катерина вышла на улицу. Неподалеку за деревней, где-то под Павловским, грохнул одиночный выстрел. Она вздрогнула. «Ну вот и все», – подумала Катерина. И сердце ее защемило. Снова вспомнила беременную сестру, ее маленькую дочку, Агафью и Николая. Они были отомщены теперь, ее сын отомстил за них. На душе было тягостно и тревожно. Она думала о том, что мертвые там, где они сейчас, не нуждаются в отмщении. Ей стало страшно за сына. Что ждет его? Какие поступки он уже совершил и что сотворит еще, скрываясь за законом и благими намерениями? Коля по-прежнему пугал ее. Катерина чувствовала, что за его веселостью и балагурством живет непроглядная страшная тьма.