Наталья Соловьева - На берегу Тьмы [litres]

– А, так вы уже знаете? – ехидно заметил Коля. – И наверняка маменька рассказала? – спросил он, глядя на Катерину.

Александр грохнул ложкой об стол:

– О чем вы все сейчас говорите, черт вас подери?!

– Ничего особенного, так, глупости, – попыталась вмешаться Катерина, сверля глазами Колю.

– Конечно, глупости! Дочь ваша залетела от немца, а так, конечно, глупости, – спокойно сказал Коля и наколол ножом соленый огурец.

– Кто тебя просил? – взвился Саша.

– Это правда? – спросил Александр, глядя на Катерину.

– Правда, – спокойно ответила Катерина.

Глаша, всегда решительная и языкатая, молча сидела за столом, опустив глаза.

– Как такое случилось, дочь? – спросил Александр Глашу.

– Силой взял, – вместо Глаши ответила Катерина.

Александр ошарашенно сидел, глядя перед собой.

– Люди в деревне говорят, что гуляла она с ним, – сказал Коля.

– А ты людям не верь, – закипал Саша.

– Мало ли что люди говорят, – вмешалась Паня.

– Я была там. Все видела. Убила я его, – с трудом проговорила Катерина.

– Как убила? – разом ахнули Александр и Саша.

– Немца того. Топором. Прямо там. – Катерина кивнула на комнату.

Она уже без содрогания заходила туда, перестала вспоминать раз за разом, что пришлось пережить в этой комнате. Катерина смирилась с тем, что на ней теперь смертный грех и придется отвечать. Она ни о чем не жалела. Поступила так, как тогда казалось единственно правильным. Она даже обрадовалась, что Александр наконец узнает. Конечно, он был не в себе, не мог образумить, защитить Глашу, но все же рядом, когда нужно, его не оказалось, – всю оккупацию прожил как маленький несмышленый ребенок, о котором приходилось заботиться, а не как сильный мужчина, на которого можно было положиться.

– Папочка, родненький, так вышло, не виноватая я. – Глаша вскочила из-за стола, с рыданием бросилась к отцу и рухнула перед ним на колени.

– Да как же так? Выблядок, да еще от немца? От врага? Это же пятно на всю жизнь, позор для всех нас, это бесчестие, Глаша! Надо было предпринять какие-то меры! А ты о чем думала? – накинулся он на Катерину.

Катерина молчала.

– Стыд-то какой, Господи! – Александр грохнул рюмкой об стол и разбил ее, порезав руку. Кровь закапала на скатерть. Катерина подскочила, чтобы завязать рану платком, но Александр со злостью оттолкнул ее.

– Глаша поедет в Торжок, родит там, а ребенка возьмем мы с Паней, усыновим, и никто ни о чем не догадается, – сказал Саша, радуясь в душе, что предложил единственно правильный выход.

Коля, оглядев всех, сказал.

– Значит, так. Поздно уже ехать в город. Пока вы тут думали да планировали, уже вся деревня знает и говорит. Так вот: ребенка Глашка нагуляла от Михея. Поняли?

– Как от Михея? – растерялась Катерина. – Деда Михея?

– Ему ж сто лет в обед, кто в такое поверит? – удивилась Глаша.

– Я с Михеем договорился, он всем расскажет, что ты ему дала за ведро зерна – не одна такая была, поверят, – сказал Коля. – Ну и ты, как спросят, не опровергай.

Александр изменился в лице:

– И что ж теперь, с Михеем родниться? И ей за старика замуж выходить?

– Нет, ничего не надо, – успокоил его Коля. – Будут говорить, что от Михея, и все тут. С Михеем я сам уже рассчитался – он больше ни на что не претендует.

– Ну и почем же ты честь девичью у него купил? – с горечью спросила Глаша.

– Тебе почто знать? Наделала тут делов! Спасибо сказала бы, – огрызнулся Коля.

– Спасибо, Коля, – вместо Глаши ответила Катерина.

– То-то, мать хоть понимает! – хмыкнул Коля.

– Ну так все равно срам, – вмешался Саша. – Что не с немцем – хорошо, но так или этак – нагуляла.

– Да, от немца нагуляла, не повезло ей, как некоторым, без последствий остаться, – сказал Коля, глядя на Паню. Паня, не выдержав его взгляд, зарыдала.

Саша побледнел:

– Ты что-то хочешь сказать про мою жену?

– Достаточно уже на сегодня, Коля, – вмешалась Катерина. – Да пьяный он, – стала успокаивать Сашу.

– Нет, пусть скажет, у него всегда в запасе найдется ушат дерьма. Так почему же не сейчас?

– И действительно, почему бы нет? – ехидно заулыбался Коля.

– Коля! Прекрати! – закричала Катерина и испугалась: не помнила, чтобы кричала таким страшным голосом.

Никто не ожидал от нее такого. Коля опешил. Глаша с Паней заплакали. Саша, все еще бледный, встал:

– Я свои семейные вопросы решу сам. И не дам публично рыться в моем белье. Пойдем, Паня, – взял плачущую жену за руку и вывел.

– Ну что, добился? – зло спросила Катерина, глядя на Колю.

– Да. И очень этому рад. А то все ходят чистенькие, прямо святые, гордятся собой: «Я немецкого ребенка усыновлю». Всем улыбаются и всех прощают. А ты свою жену бы простил за то, что она под немцем лежала? То-то! – Коля, победно улыбаясь, вышел из дома.

Глаша выбежала из-за стола, стянув на ходу платок, которым укрывала свой уже большой живот, и, грохнув дверью, бросилась с рыданиями на материнскую кровать.

Катерина и Александр молча оставались сидеть за столом.

– Так что, и про Паню правда? – уже спокойно спросил Александр.

– Да какая разница? – устало сказала Катерина.

– Саша мой сын. И носит мою фамилию. Для меня честь и гордость семьи – не пустые слова!

– Время было страшное. Не помнишь ты. Спасибо Пане, что мы живы, с голоду не померли. Так что не суди ее.

– Ни одной честной бабы вокруг, – со злостью процедил Александр. – Ты, кстати, почитай газету – пишут, что еврея твоего убили.

Катерина дрожащими руками схватила «Комсомольскую правду»: в заметке было указано, что корреспондент Сергей Розенберг героически погиб.

Катерина поймала себя на мысли, что не думала о нем с начала войны. А в мирное время Розенберг несколько раз снился ей, но совсем не таким, каким показался во время последней встречи. Как странно, был человек, жил, работал, и вот не осталось после него никого. Долго ли будут помнить о нем друзья, родные? Останутся ли в памяти его дела, его статьи?

На следующий день Катерина побежала объясниться с Сашей, но застала только заплаканную Паню: Саша ни свет ни заря попросил о переводе и отправился в Старицу, ближе к передовой, черкнув записку:

«Ни в чем не виню. Перевожусь в Старицу, ближе к передовой. Считаю, что так правильно. Сандалов А.»

Катерине вскоре пришло письмо:

«Здравствуй, мама. Пишу тебе одной. Жизнь моя рухнула безвозвратно, а я еще и не жил. Спасибо за все тепло, которое ты дарила мне. Знай, я всегда его чувствовал, чувствую и теперь. Семья наша была непонятная и слишком чудная, но я ее всегда любил, во многом благодаря тебе и твоим стараниям. Твой любящий сын Саша».

Незаметно наступило лето. Из эвакуации вернулось мычащее на все голоса стадо. На лугах и в оврагах пошли лебеда, крапива, лопухи, клевер – и стало легче. Корни лопуха толкли в муку и пекли лепешки, цветки клевера сушили и тоже пекли лепешки, из крапивы варили суп. Дети, забыв про войну, которая все еще была рядом, с веселыми криками купались в воронках от бомб.